Катя слушала внимательно, за его словами были хорошие стремления, она их чувствовала и почему-то верила им.

– Бухаешь? – спросил Алексей.

– Я? Нет, – удивилась Катя, она еле удержалась, чтобы не рассмеяться.

– Я тоже. Завязал. Раньше бухал по-черному…

Катя с веселым недоверием на него смотрела, она видела лица тех, кто бухает по-черному. Подобрала хлебом остатки яичницы. Она не наелась.

– Мне как восемнадцать исполнилось, я от предков ушел… один стал жить.

– Почему?

– Батя у меня крутой, я тебе говорил. Он бизнесом сейчас занимается, ну и вообще… возле него свободы немного.

– Чего немного? – переспросила Катя.

– Да-а… – Он махнул рукой. – Еще будешь? Показал на свою тарелку. Я мало ем, – перегрузил яичницу в тарелку к Кате.

– Спасибо, а Алекс – это Алексей?

– Ну, – небрежно нахмурился Алексей, – мне не нравится… Ты чай будешь?

– Давай. А можно я тебя просто Леша буду звать? Леша тебе тоже не нравится?

– Ну… так, – Алексей поставил чайник. – Мне, в общем-то, без разницы, если тебе не в лом, зови Алекс. Меня все так зовут. – Алексей был серьезен. – У меня отец тоже Алексей Степанов…

Алексей оделся и, попрощавшись, ушел по делам, Катя вымыла квартиру, выгребла из-под Лешиного письменного стола и кровати кучу всякого разного в клубках пыли и села звонить домой.

Дома все было без изменений, она рассказала матери про работу, квартиру, про большие чаевые не стала ничего говорить. Она пока не понимала, за что их платят.

– Что с Федором? Ты ездила? – спросила в конце.

– Ездила. Переведут его, видно… – Мать замолчала, не досказав фразы.

Катя тоже молчала, она никогда не вмешивалась в отношения матери и Федора, да и чем она могла помочь.

– Мамин дом хочу продать. Если успею, как раз хватит…

– А бабушка?

– К нам заберу, в твоей комнате будет жить… Ты там с отцовым диагнозом походи по больницам, может, найдешь, где не очень дорого? Тебе за деньги спасибо, на них хирурга вызывала из Иркутска. Я отца на рентген возила, и анализы сдали… хирург говорит, если операцию делать, то надо торопиться, там костенеет у него что-то. А может, уже и поздно, говорит.

Мать помолчала, потом добавила:

– Отец без тебя… что-то… целыми днями с открытыми глазами лежит, даже радио не включает…

Катя долго еще стояла с телефоном в руках, глядя в окно. Алексей вдруг пришел в голову… взял и ушел от родителей. Почему так? Им совсем не нужна его помощь? Его любовь? Тополя качались голыми вершинами. Лифт время от времени громко включался, гудел натужно и клацал чем-то на каждом этаже.

Мурад так и не появился на рынке. Настя ждала целый день, выискивала его в толпе покупателей, что только в голову не лезло. Не за место боялась, за их едва начавшиеся и такие непонятные отношения. Вечером Ольга забрала выручку, не оставив ее заработка. «Мурад завтра сам даст», – ответила на ее вопросительный взгляд, и Настя поняла, что Мурад звонил ей.

Отнесла остатки продуктов в холодильник, сдала весы, задержалась еще, ожидая, что он придет за деньгами, даже во вчерашнем кафе посидела, чаю выпила. Она нервно обдумывала свое положение. Представляла себя рядом с Мурадом в этом кафе, потом в кровати и не знала, что думать. Вспоминала его нежности и ласковое лицо и опять не знала… то ей казалось, что он никогда больше к ней не подойдет, то прямо чувствовала, что нравится ему по-настоящему. Не стал бы он оставлять на ночь, если бы не нравилась. Зря так быстро обломалась, – остро жалела Настя, чувствуя, как где-то внутри темно и зло закипает гордость. Чего я хочу от этого козленка? Может быть, любви? – Настя даже вслух хмыкнула, издеваясь над этой своей идиотской мыслью.

Она не знала, что сказать Кате. От растерянности и одиночества пошла к квартире Мурада, у нее был уважительный повод – надо было забрать паспорт. Она и злилась на себя и шла. Поднялась на второй этаж, позвонила, никто не ответил, хотя ей показалось, что в глазок глядели. Она постояла перед дверью, спустилась на улицу, обошла дом, и опять ей показалось, что в Мурадовых окнах между занавесками пробивается свет. Она разволновалась, еще раз поднялась и позвонила, вдруг моется… За дверью была отвратительная лживая тишина, которой она не верила.

Настя шла по ночной уже улице, обходила лужи и думала, как выбраться из всей этой глупой истории. Она уже и не понимала: нравится или не нравится ей Мурад. Но точно знала, прямо с ненавистью к себе знала, если бы он сейчас поманил ее… пальчиком или просто взглядом, любым взглядом, она бы пошла. Побежала бы как собачка. У нее больше ничего не было в этом городе. Кроме Мурада да ее места на рынке, ничего. Про Катьку Настя не хотела думать. Лицо ресторана, Гоча-Моча, хорошие грузины… квартиру вот нашла… В Белореченске было то же самое – ничего общего, ни выпить, ни по душам поговорить!

Она чуть на него не наступила в темноте! Еле отскочила в последний момент. На краю лужи, слабенько перебирая ножками по мелкой воде, ползал котенок. Молча. Настя скорее его почувствовала, чем увидела. Мокрый, серенький в свете фонаря, чуть больше мыши, он даже не пищал. Настя оторопело постояла над ним, присела, брезгливо, одним пальцем тронула за бочок. Котенок завалился большим и голеньким пузцом кверху и медленно завозил тоненькими ножками по воздуху. Он был слепой. Настя встала, прислушалась – нет ли где матери, не мяучит ли? Взяла его за шкирку и отнесла с тротуара на травку. Тут его почти не стало видно, только трава еле заметно шевелилась. Настя пошла было, но вернулась. Взяла на руки. Он дрожал всем телом, Настя, брезгливо потрясла его, стряхивая воду, и сунула запазуху. Сразу сделалось мокро под грудью, Настя поморщилась и заторопилась по тротуару.

Катя ждала ее у метро.

– Вот в этом доме квартира, – показала, – пойдем, у тебя все в порядке? Что это?

– Котенок.

– Котенок? – не поняла Катя.

– Ну да, слушай, давай пивка возьмем, устала как собака, – Настя, морщась, переложила царапавшегося котенка. – Целый день на ногах.

Купили еды и пива. Поднялись. Настя мылась и думала, что соврать. Не хотелось говорить, что стояла на рынке. И хоть сама Катька совсем недавно так же стояла, да еще с ворованной рыбой, все равно не хотелось. Настя не знала, почему, может быть, из-за Мурада – пришлось бы рассказывать, где ночевала… А если Мурад завтра скажет, чтобы больше не приходила? Она замирала под льющейся водой. Волосы жидкими светлыми струйками текли до лопаток, до темных сосков впереди, она терлась мочалкой, взятой из дома, и вспоминал бабу Дину, которая и сплела эту мочалку из распущенной синтетической мешковины, потом опять вспоминала Мурада, жаром обдавало, она зло отворачивалась от бьющего в глаза душа и швыряла мочалку в стенку. Она хотела к нему – повторить эту неудачную ночь – она весь день об этом сегодня думала, поэтому и торговала плохо. Не может быть, чтобы она ему не понравилась. Она готова была, она хотела стать его наложницей: просыпаться поздно после ночи любви, мыться, готовить ему вкусную еду, она бы научилась, ждать его, кормить и потом опять полночи заниматься сексом. Болтать, пить коньяк и курить кальян. Она невольно начинала улыбаться, фантазируя. Вытираясь, подумала, что неслучайно рынок и эта квартира оказались рядом. Все еще могло получиться.