Если это можно выразить обычным словом «видит».

Касеев словно видел миллионами глаз, словно каждая его клеточка, каждая молекула его тела превратилась в глаза... или нет, не в глаза, а в орган чувств, которого никогда не было ни у одного человека.

Касеев чувствовал объем окружавших его предметов и вещей, ощущал не только их поверхность, но и внутреннюю структуру, чувствовал аромат цвета и точно знал, что в радуге не семь, а куда больше цветов...

Очнулся Касеев вчера вечером, проведя с проклятой зеленой пылью почти сутки. Новому Главному сказал, что готовил эксклюзивный материал. Ведет расследование.

Новый Главный расспрашивать не стал, но очень настойчиво попросил дать возможность ознакомиться с эксклюзивом до его выхода в Сеть.

– Позавчера линчевали писателя,– сказал Ройтман.– На улице Липовой.

– Линчевали? – переспросил Касеев.

Словечко это старались не употреблять официально. Если уж никак не удавалось отвертеться и списать произошедшее на несчастный случай или рядовое преступление, то употребляли термин «эксцесс». И добавляли – «достойный сожаления».

Какие могут быть суды Линча в средней полосе России? Скажете тоже! Это вам не Дикий Запад. Это вам...

– Повесили,– пояснил Ройтман.– Кто-то из прохожих опознал в недавно приехавшем к нам в город мужчине Алексея Глухова, очень успешного писателя-фантаста. Мужик до самой Встречи писал про эльфов и вампиров, а когда поперла тема о любви к Братьям, о межзвездной страсти, не выдержал и стал писать об этом. Типа – бабки хорошие. Не додумался взять псевдоним – славы очень хотелось. Уехал в ноябре из Москвы, думал в провинции отсидеться, но не вышло. Мужику еще и пятидесяти не было...

– Туда ему и дорога,– сказал Соболев.

– Это тот, который написал «Звездную любовь»? – спросила Натали.– Жалко. Я плакала, когда читала... Даже хотела ехать на Территорию, но потом папа...

– Хороший у тебя папа,– с одобрением сказал Зудин.– И рука у него твердая.

– Ага,– легко согласилась Натали.– Я тогда две недели сидеть не могла.

– Зато живая,– подвел черту Касеев и снова повернулся к Ройтману.– Сделаешь материал?

Ройтман возвел очи к потолку и стал загибать пальцы:

– Свидетелей – нет. Милицейские протоколы – недоступны. Уже запустили слухи, что мужика замучили угрызения совести и он повесился, узнав, сколько жизней, сука, искалечил. По всему миру сейчас охота на таких идет. Писателей...

– Вот об этом и сделай материал. Кто, где, как, с переходом на статистику подобных происшествий среди писателей, актеров, режиссеров, богемы, в общем... Мы подобного не одобряем...

– Это вы не одобряете,– встрял Зудин,– а обычные нормальные люди...

– Вот как ты,– хмыкнул Соболев.

– Как я,– с вызовом подтвердил Зудин.– Мы бы этих выродков... Чиновников всяких, сосулизаторов и сбляжателей, тех хоть под суд можно. А этих? Книги жечь?

– Уже жгли,– усмехнулся Ройтман.– Правда, без писателей. И издателей.

– Каленым железом! – выкрикнул Зудин.– И на фонарные столбы. Я бы еще разобрался с уродами, которые в Территориях сидели и Братьев изображали, мать их так! Это ж сколько они народу угробили и искалечили! Вот этих бы вытащить сюда и отдать матерям да отцам!.. И нечего тут рожи корчить! Не нравится... А я бы...

– Ты бы кадр научился правильно строить, мститель.– Касеев хлопнул ладонью по столу.– А то ведь вылетишь с работы. И не за черносотенство, а по профнепригодности.

– А вы мне рот не затыкайте! – Зудин вскочил.– Моду взяли – рты затыкать! Не то время! Теперь за Братьями не спрячетесь!

Зудин хотел еще что-то выкрикнуть, но Соболев, сидевший с ним рядом, вдруг схватил оператора за ворот кожаной куртки и за брючной ремень и, не говоря ни слова, потащил к выходу.

Ройтман бросился вперед, распахнул дверь, Соболев одним движением вышвырнул орущего оператора в коридор и закрыл дверь.

Не говоря ни слова, вернулся на свое место.

Помолчали.

– Да,– сказал Касеев.– И что показательно, чем тупее человек, тем глубже его убежденность.

– А в июле он хвастался, что его, возможно, возьмут работать на Территорию, во Вспомогательную службу,– сказала Натали.– Я так просила, чтобы он меня с собой взял...

– И так просила, и эдак просила,– прокомментировал Ройтман.– Во всех позах.

– Ага,– кивнула, не смутившись, Натали,– по-всякому, только он и сам не поехал, и меня... не взял.

– Это ж он куда теперь? – ни к кому конкретно не обращаясь, поинтересовался Артем Красильников, сидевший до этого, как всегда, молча в углу.– К Новому Главному или к народу?..

– Это вы про Зудина? – спросил селектор голосом Даши.– Если про него, то он сейчас к Новому Главному ворвался, со слезами. Вы его что, побили?

– Даша, подслушивать совещания – нехорошо! – сказал Касеев.– От этого уши растут, мигрень развивается...

– Очень нужно мне подслушивать! Тут пришла дама, мамаша девушки, пострадавшей от братской любви... Очень хочет... Новый Главный сказал – к вам.

– Ладно,– сказал Касеев,– душеспасительные беседы закончились, пора работать. Не хотите при всех общаться – перейдем к индивидуальному террору. Сейчас спроважу дамочку и начну вызывать всех по очереди, в произвольном порядке. Никто никуда из редакции не уходит без моего на то разрешения. Пока – свободны!

Касеев встал с кресла, подошел к окну и смотрел, не отрываясь, в него, пока личный состав отдела не покинул кабинет. Еще хотелось зажать уши, чтобы, не дай бог, не услышать в чьем-нибудь комментарии упоминание Зеленой крошки.

Они ведь пялились на его руки. Все в СИА уже смотрят на его руки. Злорадствуют, наверное.

Если бы они знали... Если бы только знали, что он чувствовал вчера...

Вдруг захотелось бросить все и уехать домой, к зеленой мечте, спрятанной в домашнем сейфе вместе с охотничьим ружьем.

Так остро захотелось снова испытать то ощущение объятой необъятности, что чуть не послал все на фиг и не вызвал по телефону машину.

Очень вовремя в кабинет без стука вошла холеная дама.

– Здравствуйте,– сказал дама.– Меня зовут Елизавета Петровна Быстрова. Я председатель Комитета Безутешных Матерей.

– Здравствуйте,– сказал Касеев,– чем могу вас утешить?

– Только не надо хамства,– заявила безутешная мать, усаживаясь в гостевое кресло возле журнального столика в углу кабинета.– Я пришла к вам от вашего начальника, а ему звонили... вам даже не нужно знать, откуда ему звонили. И, между прочим, вас выбрал не начальник, а те, кто ему приказывают...

Безутешная мать закинула ногу за ногу, демонстрируя, что, несмотря на безутешность, она имеет что показать. И привыкла, что ее демонстрации не остаются без внимания.