– Спасибо, – шепчу в ответ, хотя безумно хочется сказать: «Твое тоже ничего», но развивать разговор не хочется. Пусть лучше Платон посчитает меня дикой, и хотя бы в первый день нашего знакомства я не заставлю его усесться за другую парту.

Я не вижу его, но прекрасно представляю, как он легонько пожимает плечами и изображает на лице эмоцию «не хочешь общаться – как знаешь». Дальше звенит звонок, и в классе появляется учительница истории, класс затихает, я медленно выдыхаю.

Начинается урок. Елена Сергеевна решает начать его не с очередной исторической даты и события, а со знакомства с новым учеником. Наша Елена Сергеевна явно ошиблась эпохой, но это не мешало ей быть одним из лучших учителей нашей скромной школы. Учительница старой закалки с самым строгим внешним видом: очки с толстой оправой грязно-розового цвета, собачья какашка, свитая из скудной растительности на голове, болотного цвета блуза, застегнутая до самого верха, на пару тонов темнее юбка то ли до середины голени, то ли до пят – обращает внимание всего класса на одного-единственного учащегося.

Елена Сергеевна со сдержанной улыбкой на губах просит Платона встать и о чем-то спрашивает, что-то говорит сама, но меня это не интересует. Пользуясь случаем, я аккуратно пытаюсь рассмотреть новоиспеченного соседа. Незаметно кошусь в сторону Шивова, желая навсегда зафиксировать в своей памяти каждую мелочь.

Прежде чем встать с места, Платон засучил рукава своего пиджака и обнажил жилистые руки. Тыльную сторону ладоней украшают хитросплетения выпирающих вен. На всю внутреннюю часть от запястья до локтя правой руки растягивается тату – предложение на иностранном языке, скорее всего латынь. Шея крепкая, напряженная. Красивый нос. Мужественные скулы. Милая улыбка. Он шикарен. А исходящий от него аромат… Не сойти с ума невозможно. Старшеклассник не должен так выглядеть, это преступление. Шестое чувство подсказывало: скромная успеваемость женской половины учащихся, включая и меня, резко снизится. Какие там уроки, когда нужно изловчиться, чтоб поймать в сети такую рыбку.

С появлением Шивова в моем классе я чаще и болезненнее стала сожалеть о первом числе нового года. Мне отчаянно хотелось, чтоб какой-нибудь Гринч уничтожил первые числа всех январей и то, что со мной произошло, никогда бы не произошло. Бессонными ночами я упивалась собственными мечтами о том, какая мы с Платоном прекрасная пара: я – Барби, он – Кен. Мы оба идеальны, мы побеждаем во всех школьных конкурсах, которые не так давно были позаимствованы у американских школьников и успешно приживались у нас: «король и королева школы», «лучшая пара», «мистер и мисс школы», «самый красивый и самая красивая», «пара года»… Если б только дата первое января две тысячи первого года была просто одним из дней, затерявшихся в сотнях других. Если бы…

Рефлекторно или инстинктивно, но я снова начала прятать лицо за повязками. Я часто украдкой рассматривала Платона, издалека наслаждаясь его не по годам мужественными чертами, аккуратным шрамом в форме полумесяца на подбородке и растянутой от запястья до локтя татуировкой на руке. Непонятное предложение на латыни… Он будто был рожден с этими красивыми буквами. Я влюбилась впервые в жизни. В этом не было ничего странного, ведь, несмотря на то, что мне пришлось слишком быстро повзрослеть и возненавидеть этот мир раньше многих, я все же была подростком, которым как воздух нужны первые чувства.

Случилось чудо, начиная с первого сентября у меня, наконец, появилось желание дожить до завтрашнего дня. Прежде, с приходом ночи, я часто закрывала глаза с мечтами о том, чтоб не проснуться (что-то же хорошее должно было произойти даже со мной, пусть это была бы всего лишь смерть). Теперь, укладываясь в постель, я рассчитывала на быстрый сон. Мне так хотелось ускорить приход уже желанного утра. Каждый новый день приобретал новые краски, пусть неуверенно и смазанно, но в кромешной темноте моих дней появлялись яркие цвета. В моих мрачных рисунках вдруг нашлось место сердечкам и цветочкам, причем они вырисовывались абсолютно неосознанно, будто моими руками овладевал посторонний, но безнадежно романтичный мотылек-невидимка, и я ничего не могла с этим поделать. Я продолжала рисовать исключительно простым карандашом, и все картинки были серыми, но ведь даже самое черное сердечко в уголке тетради по физике говорило о многом.

Не по своей воле я превратилась в изгоя-уродца и по собственному хотению не могла отказаться от такого естественного душевного порыва, как подростковая влюбленность. Само состояние влюбленности делало меня счастливой. Это как наблюдать за рыбками в аквариуме – ты не можешь ни приласкать их, ни поцеловать, но как завороженный наблюдаешь за ними, ощущая внутри себя тепло и умиротворенность. Платон стал моей любимой рыбкой, от которой я ничего не ждала, а безмолвно любовалась.

Я любила, абсолютно не надеясь на взаимность. Трезво смотреть на вещи мне пришлось учиться в сжатые сроки, и я это приняла. Скорее всего, я бы долгие месяцы витала в облаках из несбыточных желаний, если б оттуда меня в очередной раз не столкнули на холодный асфальт.

ОДНОКЛАССНИКИ

12 октября 2002 года (десятый класс, пятнадцать лет)

Последним был урок литературы. Задание на дом – изучение жизненного и творческого пути Федора Михайловича Достоевского и его произведения «Преступление и наказание».

Иду в библиотеку первой и, скорее всего, единственной. Люблю запах школьной библиотеки. В воздухе сплетены ароматы печатных изданий с разницей в сто и больше лет – это завораживает. Я отношусь к вымирающему виду школьников, регулярно посещающих подобное место, чем оно меня еще больше притягивает. Люблю, когда на меня не глазеют. Люблю, спрятавшись в темном углу меж стеллажей, пролистывать первые страницы любых книг, пытаясь понять, в какой из этих миров мне погрузиться сегодня. Даже когда иду за чем-то продиктованным школьной программой, все равно заглядываю на страницы внеклассной литературы.

– Да я бы лучше козу трахнул, чем позарился на Кот. Нет, тело у нее, может, и неплохое, но то, что осталось от лица…

От неожиданно ворвавшегося в тишину мужского голоса замираю и, забившись в угол, сползаю на пол. Прижимаю к груди Достоевского, но он не помогает унять громкий стук сердца. Книга подпрыгивает.

– Да какая, на хрен, разница, что у нее с лицом. Главное, чтоб между ног все было тугонько и скользко.

От того, что начало нового учебного года стартует так же, как конец прошлого, немного не по себе. Неужели ни девочки, ни мальчики не могут оставить меня в покое?!

– Ой, смотрите, кто заговорил! Большой знаток! Да ты вообще ни одной девчонки не завалил, откуда тебе знать, как бывает между ног? Правая рука, смазанная вазелином, – это еще не влагалище.

– Мудак!

– Придурок!

Я узнаю каждый из голосов – идиот, мудак, кретин и урод. Хорошая компания для подобных разговоров. Темиров никогда не отличался умом и сообразительностью, разве только смазливой рожей. Борисов просто конченый человек – тупой раздолбай. Воробьев – по жизни пресмыкающийся, а Якушев – обычный дегенерат, выглядевший не многим лучше моего. Те еще специалисты.