что закону надлежит быть превыше всего, он отвечал: «Если желания прошлых правителей – закон, то желание нынешнего – приказ. Разве может закон идти против воли государя?» Прочие были ему под стать – главный министр Гунсунь Хэ, высший государственный советник Ду Чжоу, распорядитель церемоний Чжао Ди; никто из них, боясь гнева императора, не осмелился бы защищать Ли Лина.

Все громко поносили негодяя за предательство, повторяя, как стыдно им при мысли, что в их рядах обнаружился столь коварный злодей. В каждом поступке Ли Лина они теперь усматривали нечто подозрительное. И высокомерие его кузена Ли Юя, к которому благоволил наследник престола, лишь подливало масла в огонь. Те немногие, кто питал к Ли Лину искреннюю симпатию, предпочитали помалкивать.

Один человек наблюдал за происходящим с горечью. «Сановники с таким жаром ругают Ли Лина, – думал он, – но разве всего несколько месяцев назад они, провожая его на север, не поднимали чарки за победу? А когда приехал гонец с хорошими вестями – разве не восхваляли храбрость генерала, выступившего в поход без подкрепления, и разве не называли его достойным внуком великого полководца Ли Гуана? Как могут облеченные властью вельможи притворяться, будто все забыли, – и как может император, который в мудрости своей, конечно же, видит лицемеров насквозь, благосклонно их слушать?» Впрочем, стоит ли удивляться… Неплохо зная человеческую природу, он и прежде не ожидал от людей многого. И все же происходившее сейчас не могло не вызывать отвращения.

Хотя наш слушатель занимал при дворе не слишком высокую должность, черед высказать свое мнение дошел и до него. Он заговорил о достоинствах Ли Лина: мол, тот всегда был почтительным сыном, надежным товарищем и верным подданным, готовым пожертвовать собой ради блага страны; теперь, увы, он потерпел поражение, но по-настоящему прискорбно то, что сановники, пекущиеся лишь о собственной шкуре да о благе своей семьи, пользуются случаем и очерняют Ли Лина, вводя императора в заблуждение. Ли Лин с пятью тысячами пеших воинов сумел проникнуть вглубь вражеских земель, измотать армию хунну, многократно превосходившую его отряд численностью, прошагать больше тысячи ли и выстоять в нескольких сражениях. И даже когда его загнали в тупик, а стрелы кончились, воины с одними лишь мечами и пустыми луками не сдавались – потому что были безгранично преданы Ли Лину и готовы идти за ним до конца. Таким и в прежние времена не всегда могли похвастать самые прославленные полководцы! И пусть в итоге Ли Лин был разбит – неужели его рвение и храбрость не заслужили признания в Поднебесной? Если он не погиб, а находится в плену, то, верно, оттого, что замыслил какую-то хитрость, готовясь вновь послужить империи Хань в тылу врага…

Так говорил этот чиновник невысокого ранга.

Собравшиеся вельможи были несказанно удивлены: им и в голову не приходило, что кто-то осмелится высказаться подобным образом. Все взоры устремились на императора У-ди. У того на висках вздулись вены, да так, что, казалось, сейчас лопнут; и тогда на лицах сановников появились недобрые усмешки – они предчувствовали, что ждет наглеца, посмевшего их обличать.

Дерзким чиновником был Сыма Цянь, придворный историк. Стоило ему покинуть совет, как один из вельмож, которых он упрекнул в двуличии, уверил императора, будто Сыма Цянь всегда был дружен с Ли Лином. Другие поспешили добавить, что ученый недолюбливает Ли Гуанли – вот и пытается выставить того в неприглядном свете, восхваляя достижения Ли Лина; мол, Ли Гуанли выступил в поход первым из двоих, но не добился и самых скромных успехов. Так или иначе, все соглашались: придворный историк, чья работа – читать звезды, составлять календари да объявлять благоприятные дни, повел себя недопустимо.

Удивительно, но Сыма Цяня обвинили и покарали даже прежде, чем семью самого Ли Лина. Уже на следующее утро его взяли под стражу, чтобы исполнить приговор: оскопление.

С древних времен в Поднебесной существовало четыре способа телесных наказаний: клеймение, отрезание носа, отрезание ступней и оскопление.

Император Вэнь-ди, дед нынешнего правителя, упразднил три из них, оставив лишь оскопление – изощренное наказание, лишающее мужчину мужественности. Его называли также «наказание гниением» – быть может, оттого, что раны источали запах гниющей плоти, а быть может, оттого, что в результате мужчина становился бесплодным, как трухлявое дерево. Тех, кто подвергся этой каре, называли евнухами; они составляли большинство служителей на женской половине дворца. Но как могла подобная участь постигнуть Сыма Цяня?

Следует сказать, что, хотя сейчас мы знаем его как великого историка, автора прославленных «Исторических записок», в описываемое время он был лишь придворным хронистом, чиновником средней руки. Несомненно, блестящий интеллектуал, он отличался большой самоуверенностью, любил поспорить и не слишком ладил с окружающими; при дворе его знали как человека упрямого и напористого. Потому вынесенный ему приговор никого особенно не удивил.

Происходил Сыма Цянь из рода хронистов, служивших еще династии Чжоу, а позднее династиям Цзинь и Цинь[37]. Представитель четвертого после воцарения династии Хань поколения, его отец Сыма Тань занял пост главного придворного историка в годы Цзяньюань[38]. Помимо основных своих умений – знания законов, составления календарей, гадания по «Книге перемен» – он прекрасно разбирался как в даосизме, так и в иных известных учениях: конфуцианстве, моизме, легизме, номинализме. Взяв понемногу от каждого из них, он в итоге составил собственный взгляд на мир.

Уверенность в могуществе своего разума и духа Сыма Тань в полной мере передал сыну Сыма Цяню. Но главным – и самым полезным – подарком юноше стала возможность, окончив учебу, совершить большое путешествие по всем землям Ханьской империи. Подобная поездка тогда была в новинку – и, без сомнения, помогла Сыма Цяню стать тем историком, каким мы его знаем.

В первый год эпохи Юаньфэн[39], когда император У-ди поднялся на гору Тайшань на Востоке, чтобы там заложить жертвенник для приношений предкам, Сыма Тань, обладавший нравом горячим и нетерпеливым, был принужден из-за болезни остаться в Чжоунане. Раздосадованный, что не может присутствовать при столь важном для династии Хань событии, он пришел в такое расстройство, что заболел и вскоре умер. Многие годы он мечтал создать всеобъемлющий труд по истории, где будут описаны события с глубокой древности по сегодняшний день, – однако успел лишь собрать для него материал.

Сыма Цянь подробно описал смерть отца в заключительном томе «Исторических записок». Тот, предвидя скорый конец, призвал сына и со слезами на глазах заговорил о важности исторических сочинений, сокрушаясь, что не закончил задуманного и позволил наследию мудрых правителей и верных сановников пребывать в забвении.

– После моей смерти ты должен стать историком при дворе – не бросай тогда начатого мной, – увещевал он.