Всё это написано было бурой жидкостью, похожей на венозную кровь, местами пропитавшей бумагу насквозь. Дима говорил, что они смешали по три кубика крови с каждого и написали этими чернилами «клятву на крови», было, пожалуй, в Беккере что-то мефистофелевское.

Прошла пара дней без герки, для видимости, и Дима, конечно, наторчался. Думаю, он просто хотел Пака, а ему сосать или у него было не важно. И вот он, обторченный, явился к Паку в ночи в комнату, капая слюной на простыни – сосать. Кровью же подписали! И тут Пак, тоже как оказалось вмазанный, ему сказал, что не хочет, чтобы Дима сосал, сказал, что прощает и что у них взаимозачёт. И спросил, есть ли ещё герыч?

Как же так? Вместе же клялись, кровью же подписал! – и не дал Диме исполнить его священный долг перед их дружбой, на которую Дима, негодник, насрал и искренне-искренне страждет искупить вину покаянием! Поистерил, что, мол, нельзя так клятвы нарушать, и придумал новый план. Предложил Дениске вмазаться тем, что у него осталось, и таки уже нормально потрахаться. И тут Пак взвился весь, возмутился манипуляциям и инсинуациям Беккера, взял и разорвал бумажку с морально дискредитирующим договором. Хрупкий воздушный замок семейной наркоманской братской идилии рухнул.

* * *

Уже глубоко в торче, Дима проснулся как-то утром с огромным флюсом. Зуб болел адски, но хорошая доза опиухи была под рукой, а это именно то, что надо для искоренения любого дискомфорта. Так было и на второе, и на третье утро, а когда ширки было уже мало, ситуация не изменилась – лицо на треть было перекошено в сторону. Важно отметить, что для бесперебойного поступления наркотика в тело и, главное, в мозг наркомана ему необходимо прохождение фазы, которая называется – «мутить», и осуществление которой невозможно, если у тебя ебало перекошено на сторону. «Мутить» – это шустрить, заморачивать деньги и герыч, воровать, «катать пассажиров» к барыгам, отбивать копейки, скидывая по рублям.

Однако Дима боялся стоматологов гораздо больше, чем уколов. На четвёртый день, приняв ударную дозу «успокоительного» и изогнувшись как йог, он начал цепляться плоскогубцами за больной зуб. Попеременно наращивая давление под разными углами, несколько часов он пытался самостоятельно сначала раскачать, а потом, возможно, и удалить причину мутации лица. Но попытки терпели фиаско, зуб сидел как вкопанный, а с ним и флюс. Дима начинал взвинчиваться, мы, трое свидетелей, проявляли вялую заинтересованность – периодически переставали рубиться с закрытыми глазами и давали советы невнятным мычанием.

Дима решил подключить силу ног, весь собрался как тигр перед прыжком, и как дёрнул! В момент наивысшей точки давления плоскогубцы предательски соскочили с зуба, да так, что возьми, да и разорви Диме часть верхней губы и даже щеки на несколько сантиметров. Кровища брызнула фонтаном. Дима метнулся в ванную, но, заливая кровью потрескавшуюся эмаль и кафель, ничуть не думал сдаваться. Железная психика и организм необратимо брали своё.

Достав нитку и иголку, он, хоть и коряво, ничтоже сумняшеся самостоятельно наложил подобие шва. От выделенного адреналина и пережитого катарсиса Дима стал успокаиваться, выпил водки и принял ещё дозу «ширки».

На следующий день опухоль из-за потери крови спала, а лицо Димы украсил ещё один шрам, похожий на развилку молнии, идущей от губы вверх. А так как накладывал швы он самостоятельно, губа срослась чуть-чуть неправильно, о чём напоминал маленький розовый клиторок на краю губы, который Дима впоследствии полюбил обсасывать, играть с ним языком и покусывать.

– Гуйн Плен, – прокомментировал этот шрам Стенич.

* * *

Поскольку Диму часто терроризировали разные злодеи, он выработал несколько забавных защитных механизмов, позволявших ему выживать. Помимо классики – носить деньги и ширку только в трусах, важным принципом был – носить такие шмотки, «чтобы не сняли». Привычка возникла в детстве из восьмидесятых, когда стоимость штанов равнялась месячной зарплате родителей. Но в девяностые эта проблема отпала, можно было носить нормальные вещи, так как такие же можно было купить не только в магазинах, но и в секонд-хенде, ношеные перестали цениться наравне с новыми. Не только фарцовщики в центре, но и обыватели стали одеваться не в русское. Нам, панкам, было легче, а Дима, при всём своём асоциальном поведении, панком вроде как не был.

Привычка – вторая натура, и хотя у него были ещё штаны, я постоянно встречал Диму в одних и тех же джинсах. Он их не выкинул, даже когда они состояли из двух отдельных, не соединённых друг с другом брючин. То есть от спины до пупа не было никакого шва, и только верёвочный поясок – фиговый листок – относительно спасал Диму от позора. Когда на Диму смотрели спереди, он совал руки в карманы и соединял штаны поплотнее на ширинке, а когда на него смотрели сзади – ловко сводил половинки брючин на заднице, возможно, получая сексуальное наслаждение от этого? Помимо этих голубых вельветовых джинсов и советской олимпийки «СПОРТ» у него были туристические ботинки синего цвета (такие продавались во всех обувных и спортивных магазинах на рубеже восьмидесятых-девяностых). Диме не нравился синий цвет, и он запросто зачирикал ботинки шариковой ручкой. Это дало им неповторимый перламутровый, бронзоватый оттенок. А когда чернила слезали, Дима красил их фломастерами, ручками, ваксами, но синий неиспепелимый цвет всегда предательски вылезал вновь и вновь через расчириканную поверхность.

Когда Диме уже было двадцать пять, за пару лет до его смерти, я его спросил, почему он ходит в таком откровенном говне?

– Если купить нормальные шмотки, их всё равно снимут.

* * *

Иногда вечером, когда родители засыпали, мы созванивались по телефону и залезали в ванные, со специально приготовленными бутербродами, чаем, куревом и травой. Начинали, например, с того, сколько стоит квартира, если сдохнут все родители – у нас были одинаковые хрущёвки-трёшки. Водичка из крана текла, и, прихлёбывая чаёк, Дмитрий меня поражал, с лёгкостью покупая на воображаемые, вырученные от эффектных многомиллионных махинаций деньги замки и вертолёты.

Действительно, очень несложно купить ширева на – дцать тысяч баксов, перепродать, купить ещё, и так сто раз, причём, это уже получается целый картель, ну картель так картель! А Дима должен только на вертолёте летать, да на яхте ездить, присматривать и деньги считать.

Однако долго ли, коротко ли, терпели родители Диму лет до двадцати пяти и решили, что лучше поменяют они квартиру, и пиздуй-ка, Дима, в коммуналку на Чернышевскую. Мы уже тогда практически не общались. Оторвали Диму от корней, от зелёных двориков, от хрущёвских кварталов, выкинули прямо на раскалённый асфальт Кирочной, заключили в душный каменный мешок, а сами уехали в двушку на Светлановской площади.