По всей Италии врачи государственных учреждений щедро выдают служащим медицинские справки. Каждого восьмого из 80 тысяч работников здравоохранения корпоративный врач по состоянию здоровья освобождает от работы, за которую они получают деньги. Так что в Тоскане лучше в больницу не попадать.

В Палермо 270 дворников сидят на больничном, вместо того чтобы мести тротуары, но еще хуже – попасть с сердечным приступом в больницу, когда все врачи якобы болеют и сидят по домам, или когда начальство отправляет их на теннисный корт. Но и это не предел: на Сицилии задержали медбрата, подозреваемого в том, что он в своей машине скорой помощи приканчивал смертельно больных пациентов, чтобы подкинуть клиентов своему приятелю-похоронщику. Вероятно, за комиссию.

И все же, все же… я питаю слабость к Италии. Может, потому, что там всё на поверхности. Они почти не пытаются скрывать свои грешки, даже иногда кокетничают ими.

В Италии есть профессия codista, занимающий очереди. Вы можете нанять его, чтобы он постоял за вас в очереди, например, на почте. Если верить моей газете, в Европе нет другого народа, который столько стоит в очередях, как итальянский: в среднем четыреста часов в год. Большей частью в учреждениях. Постараюсь, по возможности, избегать этого занятия.

Переехав в Италию, я опущусь на сорок два пункта. В мировом рейтинге самых счастливых стран Нидерланды занимают шестое место, а Италия – сорок восьмое. Наверно, составители рейтинга забыли об итальянской кухне и итальянском солнце. Не иначе как забыли.

После бесконечных метаний и колебаний я принял решение: накануне своего так называемого ухода сообщу Эстер, что все это инсценировка и я надеюсь начать с чистого листа беззаботную новую жизнь.

Думаю, таким образом я хотя бы избавлю ее от большого огорчения. Она умеет радоваться радости других, а это свойственно далеко не многим. Мой тесть – вопиющий пример противоположности, он всем сердцем желает каждому такой же безрадостной жизни, какую ведет сам.

Я не буду звонить Эстер, я напишу ей письмо. Прошлый раз я много дней был сам не свой оттого, что услышал ее голос. Думаю, и с ней было так же.

Никак не могу решить, давать ли ей мой адрес в Италии. Соблазн велик. Ее детям уже двенадцать, четырнадцать и семнадцать лет. И во мне живет искорка надежды, что через несколько лет она сочтет свою материнскую миссию выполненной и решится уехать в Италию, вернуться к своей большой любви. В то же время я знаю, что сам себя обманываю. «Увижу тебя снова лишь на твоих похоронах», – твердо сказала она во время нашего последнего телефонного разговора. И я ее понимаю. За десять лет притерпеваешься к отчаянию. Вспоминаешь о любимом человеке не каждый день, самое большее раз или два в неделю. На смену боли приходит печаль. К ней привыкаешь. А еще знаешь, что, возможно, гоняешься за тем, чего больше нет. К чему бередить старые раны. Разум советует оставить их в покое, но чувство все еще сыплет на них соль.

Итак, она не придет на мои фальшивые похороны. И на настоящие тоже не придет. Какими будут настоящие похороны, я пока стараюсь не думать. Если все сложится удачно и Йост с Ваутером будут еще живы, то придут только двое друзей да итальянский священник с кропилом.

Я не сообщу Эстер мой итальянский адрес. Впрочем, я еще подумаю об этом.

Телевизионная программа «Без сучка без задоринки» освещает похоронное дело во всех аспектах. Вчера выступал смотритель печей, человек, обслуживающий печи крематориев. Теперь я кое-что об этом знаю. Например, что в печь загружается только один покойник, и не раньше, чем она разогреется ровно до 800 градусов. После кремации остается около четырех килограммов пепла. Затем смотритель с помощью большого магнита извлекает остатки железа, в основном шурупы от гроба. Я всегда думал, что после этого пепел можно помещать в урну, но это не так. Дело в том, что в нем еще остаются большие куски костей. В урне они будут греметь. И чтобы их хорошенько измельчить, останки сначала перемалывают.

Смотритель печей и после многих лет считает свою профессию увлекательным занятием. Может, оно и так, но мне показалось, что он в своей красивой синей пыленепроницаемой куртке вытаскивает останки из печи, как беззаботный пекарь пиццу.

– Что это ты смотришь? – В комнату вошла Афра с кофейником в руках.

– Интересную телепрограмму о кремациях и похоронах.

– Господи, Артур, там нет ничего повеселее?

В этот момент на экране появилась дама, посвятившая свою жизнь похоронам детей. Она продемонстрировала гроб с несколькими отделениями (кажется, из дешевого магазина «Ксенос»), предназначенный для мертворожденных деток.

Афра застыла, слезы брызнули у нее из глаз. Она беззвучно рыдала. Я обнял ее, погладил по волосам, и она некоторое время молча сидела на диване. Потом сказала:

– Твой кофе остыл. Сварить свежий?

Тоон современнее, чем я думал. Мой визажист-пенсионер, который должен сделать из меня неузнаваемого Луиджи Молима, пригласил меня к себе в мастерскую.

– Садитесь, Артур. Хотите пивка?

– Сейчас одиннадцать часов, Тоон, так что сварите кофе, если у вас есть.

Нет, кофе у Тоона нет, разве что оранжад, если угодно.

Тоон поставил на стол передо мной ноутбук, открыл его и приказал мне зажмурить глаза.

– А теперь смотрите, – сказал он через полминуты.

Я увидел на экране два фото (в профиль и анфас) холеного господина с седой бородкой, усами и конским хвостиком. Большие затемненные очки, характерная бородавка и кривоватый нос. А также глаза серо-зеленого цвета и румяные щеки.

– Это я?

– Да, вы. Полный отпад, а? – Тоон явно гордился своей работой. – Что скажете?

– Да-а… непохож… неузнаваем… Думаю, придется привыкать, когда буду по утрам смотреться в зеркало.

Честно говоря, снимки меня немного испугали. Особенно конский хвостик. Если что и раздражает меня в стариках, так это так называемые артистичные конские хвосты.

– А хвост обязательно? – спросил я.

– Что-то вы дрейфите, Артур, вам не нравится этот прекрасный конский хвост?

– У нас в Пюрмеренде мужики с такими хвостами всегда носят спортивные костюмы и выгуливают противных собак.

– Что ж, давайте сделаем вам спортивный костюм и добавим собаку. Тогда уж вас вообще никто не узнает, – обрадовался Тоон.

В конце концов мы состригли хвост и примерили другие костюмы и черты лица. Собственно говоря, бородавка меня тоже не устраивала, но Тоон непременно хотел ее оставить.

– Это важно, ведь она отвлекает внимание от всего остального. Если потом кому-то предложат описать вас, люди вспомнят только эту бородавку. И конский хвост, если он у вас будет.