Некий эксперт уверял в газете, что в половине случаев появление на похоронах ребенка или бывшего супруга (супруги) покойника не приветствуется. Я чуть не свихнулся, размышляя о том, удалось бы мне пригласить на свои похороны кого-нибудь нежелательного для других гостей, но, увы, не припомнил никого. Моя смерть будет обставлена благопристойно, так же благопристойно, как прошла моя жизнь.

Я думаю, Артур думает, что я думаю, что у него есть любовница. Я вижу, что в последнее время он ведет себя странно, но никакой тайной связи у него нет. Я слишком хорошо его знаю, я бы заметила.

Возможно, он бы и хотел ее иметь, но у него кишка тонка. Когда дело дойдет до дела, он не сможет изменить жене. Хотя было одно исключение, лет десять назад. Тогда я была уверена, что некоторое время у него была подруга, видимо по работе. Мужчины в этих делах так наивны, думают, жены ни о чем не догадываются. А жене сразу бросается в глаза, что ее родной муж слишком уж старательно делает вид, что уходит помочь товарищу по работе или выпить пива со старым знакомым.

«И с кем же именно?»

«Ну, ты его не знаешь. С Клаасом, из нашей прежней футбольной команды».

Артур вдруг стал каким-то рассеянным, то и дело смотрел на телефон и вел себя вежливей, чем обычно. И спать ложился позже, чем обычно.

Я обсудила ситуацию с подругами: почти все мужья чем-нибудь выдают свое увлечение.

Лотта, одна из моих подруг, просто-напросто обшарила все карманы брюк и пиджаков своего мужа и сразу обнаружила доказательства измены: два билета в кинотеатр, счет из кафе за четыре кружки пива и четыре бокала розового и чек из парфюмерного отдела дорогущего универмага «Бейенкорф».

«Для меня он всегда покупает духи в „ХЕМЕ“», – возмущенно подчеркнула она.

Собрав три неопровержимые улики против своего драгоценного Хермана, она в одно прекрасное утро выложила их на поднос для завтраков вместе с запиской, что уезжает с приятельницей на два дня в Антверпен и надеется, что к ее возвращению кое-какие вопросы будут решены. Херман дрожит за свои деньги, как пасхальный заяц за яйца. Лотта никогда больше не сказала об этом ни слова. По крайней мере ему. Мы – другое дело. Блестяще!

Мария заметила, что муж сильно увлечен ее подругой, и некоторое время через свой телефон контролировала номера обоих подозреваемых. И в самом деле: раз за разом она убеждалась, что с их номеров печатают сообщения одновременно. Один раз – случайность, два раза тоже, но двадцать пять раз – неопровержимая улика. Вскоре она развелась, вот так.

Когда я заподозрила, что Артур влюблен в другую, я долго колебалась, устраивать скандал или радоваться, что муж ведет себя намного лучше, чем обычно. Я выбрала последнее. Должна признать: меня пугала не столько его измена, сколько перспектива возможного развода. Тогда я не слишком верила, что он способен на такой смелый шаг. А теперь можно сказать, я приняла верное решение. Через пару месяцев все прошло. Подозреваю, она его бросила, так как долгое время он жутко хандрил.

– Дорогой Артур, я действую вопреки своему желанию, но несчастливое стечение обстоятельств вынуждает нас расстаться с вами. Много лет вы с энтузиазмом трудились на благо нашей славной компании, за что я, за что все мы вам благодарны.

Компания согласно кивнула.

– Рынок ватерклозетных принадлежностей – трудный рынок. Спрос может быть достаточно стабильным, но конкуренция со стороны Восточного блока и стран с низкой заработной платой убийственна. Я как руководитель фирмы должен принимать радикальные меры и смею вас уверить, для меня было мучительным решение уволить такого сотрудника, как вы.

Директору Хертогу и впрямь пришлось туго, я чуть было не растрогался.

Хотел бы я посмотреть на физиономии бывших коллег, если бы сказал им, что вовсе не нуждаюсь в их сочувствии, так как собираюсь роскошно жить на ренту в Италии. Даже несмотря на тот факт, что слово рента при процентной ставке 0,15 % много потеряло в своем значении.

– В знак нашей высокой оценки твоих заслуг мы скинулись, и я сам тоже вложил свою долю, чтобы преподнести тебе достойный прощальный подарок.

Хертог водрузил на мой опустошенный рабочий стол огромный пакет. Марике наверняка потратила четыре рулона подарочной бумаги, чтобы упаковать мою новую сумку для гольфа. Зря старалась, так как все, и я в том числе, знали, что там упаковано.

– Ой, в точности такая сумка, как я хотел. Она мне здорово пригодится, ведь у меня теперь будет уйма времени для гольфа. – Я весело оглядел окружавшие меня кислые физиономии. – Не будем так уж печалиться. Что сделано, то сделано. Я ни на кого лично не держу зла за то, что вылетел с работы. Все вы по отдельности были хорошими коллегами.

Сначала я намеревался сказать «фантастическими коллегами», но тогда у них могли возникнуть слишком сильные подозрения. А моя цель была оставить компанию ватерклозетных и сантехнических принадлежностей в недоумении: Артур и впрямь думал так, как сказал, или нет?

– Я принес великолепный обсыпной яблочный пирог, чтобы в последний раз вместе с вами устроить веселое чаепитие. Кто хочет кусочек?

Разумеется, каждый захотел. Заткнув рот пирогом, ты в любом случае вправе помалкивать. Пирог поглощали в гробовой тишине. Засим я пожал каждому руку и поцеловал Марике. Она смущенно обняла меня.

– Ну, вот и все. Мне пора. А вы еще сможете часок поработать.

Я высунулся из машины, как лейтенант Коломбо в старом кино, не оглядываясь, поднял руку и свернул за угол. Я заранее продумал все стандартные слова и жесты и разыграл их как по нотам. Смотрите, как легко покидает контору человек, имеющий особый повод для радости, ведь он в последний раз обозревает в зеркале заднего вида деловой район Брёкелен.

– Слушай, а ты как хотела бы: чтобы тебя схоронили или кремировали? Возможно, мы уже обсуждали это, не помню.

Афра сердито взглянула на меня. Неужели я впадаю в маразм? Мы договорились об этом много лет назад. Оба подписали бумагу, что хотим быть похороненными. Бумага у нее в ящике, а я напрочь забыл.

– Ах да, – сказал я.

– Действительно вспомнил или только делаешь вид? – спросила Афра подозрительно. – Ты первый заявил, что ни за какие деньги не хочешь развеяться с дымом. Так и сказал, я твои слова отлично помню.

Кажется, момент оказался неподходящим. Я-то хотел завести разговор о том, что мне все-таки больше нравится быть сожженным. Чтобы стереть все следы.

Когда Афра вечером ушла на йогу, у меня было время спокойно поразмыслить. Но что толку: я не мог придумать бесспорного аргумента, который убедил бы Афру, что ей придется меня кремировать, а не хоронить.

Зато это позволило взглянуть на вещи по-другому.

Кремация необходима, чтобы потом никто не догадался, что меня в гробу не было. Но чтобы усомниться, был ли я в гробу, нужно иметь очень веские основания. Например, чтобы кто-то увидел меня где-нибудь, узнал и поднял большой шум или, по крайней мере, рассказал об этом Афре. И тогда сложилась бы весьма неприятная, неопределенная ситуация. Для меня, но и для Афры. Разве у нее тогда не будет права избавиться от этой неопределенности? Скажем, она потребует эксгумации и вместо скелета обнаружит в гробу несколько мешков с песком. Это навело меня на мысль подложить в гроб трогательное письмо с извинением. На всякий случай. Ведь тогда это уже не будет иметь значения.