подразделяются на три типа: «уберменш», «менш» и «унтерменш» — сверхчеловек, человек и недочеловек. Разумеется, настоящим сверхчеловеком может являться только истинный ариец. Ведь «уберменш» должен превзойти обычного человека настолько, насколько обычный человек превосходит обезьяну. К обычным людям относятся европейские народы, добровольно или практически добровольно, как Франция, вошедшая в империю в качестве протектората, позднее преобразованного в рейхскомиссариат.

«Расово нежелательные» — «унтерменши» — а это большая часть славян, должны были быть убиты, «германизированы» или переселены в западную Сибирь. С евреями, проживающими на этих территориях, вопрос был более конкретен — уничтожить до последнего человека.

К категории «унтерменш» относятся все лица славянской крови, евреи, негры, цыгане, все азиаты. Их задача — трудиться, не покладая рук, во славу Третьего рейха. Никаких прав они не имеют, только обязанности. Любой «уберменш» может совершенно спокойно убить «унтерменша». Даже обычный «менш» из тех же французов может убить или покалечить «недочеловека», но обязан будет отчитаться за свои действия и объяснить мотивы, иначе это будет расценено, как порча имущества Третьего рейха.

Стоило ли все это объяснить Степану Григорьевичу? Не думаю. Я и не стал. Да и он бы сейчас этого не понял. Не поверил бы той нечеловеческой, казалось бы давно изжитой, жестокости.

Впрочем, он и сам не стал продолжать тему, а лишь спросил:

— Когда мы победим, Дмитрий?

— В мае сорок пятого, — не задумываясь, ответил я.

Сосед был человеком старой формации, вполне надежным, на мой взгляд, и дискутировать с ним было безопасно. Так мне казалось. Вот я и не стал ваньку валять, сказав прямо, как будет.

— Ого! — уважительно ответил сосед, почесав затылок. — Это весьма точная дата! Уважаю твой прогноз! А на чем он основан, поясни?

Будникову Степану Григорьевичу было чуть за семьдесят. Родился он в глухом селе Будниковское еще в семидесятых годах прошлого столетий, долгие годы после переезда в город проработал сапожником. Все знали его будку на углу Российской и Спартака, и делать набойки на сапоги к нему приходили многие женщины со всех районов города.

— Сон мне приснился. Все случится 8 мая 1945 года по европейскому времени, тогда гитлеровская Германия подпишет капитуляцию, но американцы захотят присвоить дату себе, поэтому специально сделают так, чтобы разница во времени как бы разделила это событие на «наше» и «не наше». У них будет «День памяти и примирения», а у нас — «День Победы», но 9 мая, по московскому времени.

Сосед долго смотрел на меня чуть слезящимися от старости глазами, после отпил несколько глотков своего замечательного чая, и лишь потом заметил:

— Дмитрий, мой тебе совет, больше никому этого не говори…

Я и не собирался, но все же уточнил:

— Почему?

— Заберут тебя! Не пожалеют… ты предрекаешь еще два с половиной года войны… пусть чуть меньше, не важно. Это очень долгий срок, и твои слова звучат, как провокация. Вот тебе шестнадцать лет, скажи, на сколь долгий срок ты планируешь свою жизнь с утра каждого дня? На неделю вперед, на месяц? Думаю, меньше. В лучшем случае, до вечера… а дальше уже судьба, и никто не знает, что с ним произойдет. Ты же говоришь про два с половиной года! Это целая жизнь, целая история! За такой период может случиться что угодно, а по твоим словам, все это время будет идти страшная война, в которой, очевидно, будут гибнуть наши люди…

— Но мы же победим в итоге! Это неизбежно!

— Это ты так думаешь, а товарищи ТАМ подумают иначе. Молчи, сынок! Я-то верю, что ты не со зла, но лучше никому больше этого не слышать. Даже тетке своей не говори! Ты меня понял?

Я слегка рассердился. Если слышать не хотел, зачем тогда спрашивал? Может, я ошибался в нем и передо мной скрытый провокатор? Сначала вынуждает на откровения, а потом напишет письмо, куда следует. И будь я на месте ответственных людей, получивших подобный отчет с содержанием нашего разговора, арестовал бы сам себя немедленно. Врагов народа больше, чем кажется. Враг народа — каждый, кто сомневается или перечит власти в военное время. В тяжелый исторический момент нет времени для дискуссий, население целиком превращается в армию, в которой все решает субординация. И оспаривать приказ никто права не имеет. Приказ требуется выполнять. Точка.

Уже пожалев, что разоткровенничался со стариком, я отвернулся. И вроде человеком сосед был неплохим, но… старорежимным по духу, родился еще при царе, и о чем думал на самом деле, непонятно.

— Пойду-ка я спать, Степан Григорьевич… приятного вам вечера!

Глава 10

Утром Леша не зашел за мной, как делал это обычно. Я прождал его лишние четверть часа, прежде чем двинутьсяся к трамвайной остановке, надеясь, что он банально проспал и выскочит сейчас из-за угла с радостным криком. Но он так и не встретился мне по дороге, не увидел я его и в очереди на проходной завода, и в цеху Михалыч вместо приветствия бросил мне недовольным тоном:

— Где твой дружбан шатается? Обещал сегодня быть на полчаса раньше, и нет его!

— Не знаю, — пожал я плечами, — я не видел Лешу со вчерашнего вечера.

— Он ножик у меня попросил, — мрачно сообщил Петр Михайлович, — складной, я его всегда с собой ношу. Сказал, надо на всякий случай!..

Я заволновался. Как видно, Леха задумал что-то опасное. Зачем ем оружие? Его сегодняшний прогул, плюс ножик, да еще некая информация, которую он собирался поведать мне вчера, но так и не успел этого сделать — все вместе составляло тревожную картину. Не случилось бы чего…

Бригаду Зуева я видел при входе в цех в полном составе. Они трудились в поте лица на сборке, и ничего подозрительного в их поведении я не заметил. Правда, я и не вглядывался особо. Но сомневаюсь, что даже будь они в чем-то замешены, я увидел бы это на их лицах или в поведении.

До обеда Леша так и не появился. Я никак не мог сосредоточиться на работе, прокручивая