чуть не гасит мне свечу. Дверца со скрипом приоткрывается, и я заглядываю внутрь… Пусто.

– Наверное, это и правда просто старая пыльная кладовая.

Перехожу к следующей простыне и, откидывая край, открываю набор тумбочек к шкафу. Потом – изголовье кровати, а еще – миленькую колыбельку со стопкой вязаных одеял, со временем пожелтевших. Они мягкие, как сливочное масло, и я зарываюсь в одно носом, отмечая слабый, непривычный аромат ванильных бобов с ноткой сырой почвы.

Все это принадлежало предкам Рордина?

Нахмурившись, откладываю одеялко и сбрасываю очередную простыню: под ней сундук, украшенный точно так же, как и все здесь. Рядом с ним на полу стоит закупоренная урна и множество баночек размером не больше пальца.

Поднимаю крышку сундука – тяжелая, изогнутая, она возмущенно скрипит. И я изумленно распахиваю глаза и охаю, глядя на россыпь крупных драгоценных камней, что сверкают в мерцающем свете.

Рордин не из тех, кто любит выставлять богатство напоказ. Единственные драгоценности в замке, которые я видела, за исключением собственных алмазных инструментов, болтались в ушах тех, кто посещал Трибунал.

Щурюсь, разглядывая прозрачный камень, частично скрытый другим, большим и черным, достаю его и подношу поближе к пламени, чтобы оценить его чистоту. Теплый свет отражается от множества плоских граней, разбрасывая по всей комнате яркие пятна.

Что-то внутри меня рвется при виде этого, словно кто-то слишком резко дернул струну лютни.

Возвращаю камень обратно и, пропуская сокровища сквозь пальцы, вдруг обнаруживаю старую книгу с оттиснутыми на кожаном переплете золотыми буквами. Вызволяю ее из могилы, ставлю ногу на край сундука и, положив находку на бедро, обвожу пальцами название.

Те Брук о’Авалансте

Повторяю слова три раза, выговаривая новые звуки, пробуя их на вкус. Бросаю взгляд на сундук, потом снова на книгу и пожимаю плечами, решая, что в старой пыльной кладовой она все равно никому не нужна. Кладу ее в сумку и закрываю сундук, запечатывая красивые камни в их гробнице, которая вряд ли вновь увидит свет.

Снаружи начинают щебетать птицы, оповещая меня о восходе солнца, и я принимаюсь искать то, что можно прислонить к стене, чтоб стало легче вылезти через окно.

Взгляд цепляется за торчащий из-под простыни угол оцинкованной картинной рамы. На ткани не осело пыли – значит, на то, что под ней скрыто, кто-то недавно смотрел.

Нахмурив брови, резко поворачиваюсь, вглядываюсь в сумрачные углы комнаты.

Двери нет. В тенях никого.

Дергаю ткань, и, когда она падает на пол, моя ладонь сама собой прижимается к груди…

Боюсь моргнуть, чтоб не испортить вид, и мое прерывистое дыхание – дань уважения шедевру перед моими глазами.

Я еще никогда не видела столь прекрасной картины, как эта, заключенная в резную раму.

Мужчина и женщина, по колено в траве, бредут бок о бок по вершине пологого холма. Издали надвигается гроза, ветер отбрасывает в сторону длинные, цвета воронова крыла волосы женщины. Все прорисовано до такой мелочи, что я чувствую, как могла бы провести по прядям кончиками пальцев – пригладить или заплести в длинную косу, чтобы они не падали ей на лицо.

Ее спутник наполовину скрыт тенью, он широкоплеч и уверен в себе. Но настоящая красота – между взрослыми, пойманная в вечности масляной краской. Маленькая девочка с длинными серыми волосами, что разметались вокруг нее в искусственной жизни.

Ее счастье бурлит во мне, такое же осязаемое, как орган, который тяжело бьется в груди.

И в следующий же миг оно утекает.

Кто эти люди? Что с ними случилось? Почему все это спрятано в комнате, которой никто не пользуется?

Окидываю пространство взглядом…

Помещение похоже на склеп, куда попадают красивые вещи, чтобы их забыли. По крайней мере, до тех пор, пока я в него не пробралась и не сунула повсюду нос.

Мне здесь не место.

На этот раз любопытство зашло слишком далеко и я не смогу замести следы. Не смогу развидеть счастье на той картине, безмятежность, что кажется пустой, как шкаф, кровать и колыбель.

У вины есть вкус, и он слишком хорошо мне знаком – горький, едкий.

Он заставляет мой и без того несчастный желудок сжиматься, пока я возвращаю все простыни на место. Подпрыгнув, хватаюсь за нижнюю часть пустой рамы и вытаскиваю себя на свободу от этой комнаты.

Склеп… вот как я ее назову.

Склеп для того, что приносило счастье.

Подъем обратно на мою башню кажется мне более долгим, с каждым бесшумным шагом тяжесть давит на плечи все сильней.

Стыд.

Стыд, что я вломилась в усыпальницу. Что в моей сумке лежит книга…

Нужно ее вернуть. Наверняка верну.

После того, как прочитаю.

Дверь с лязгом захлопывается, и я задвигаю засов, запечатываю себя в склепе иного рода. В том, где я намереваюсь просидеть весь день, выхаживая ноющий, осоловелый мозг, выискивая желание снова двигаться.

Все кажется таким тяжелым. Ноги, тело, разум…

Сердце.

Забиваю камин дровами, заглатываю очередной стакан воды, подкладываю под спину подушки, чтобы поудобнее устроиться в эдаком гнезде. Прижавшись носом к кожаному переплету книги, вдыхаю и хрипло стону – застарелый запах искупает мои грехи.

Не стоило ее брать.

Тем не менее я открываю книгу, переворачиваю страницу за страницей, роюсь в ее тайнах.

Пытаюсь их расшифровать.

Когда через час раздается яростный стук в дверь, я не обращаю на него внимания и перебираюсь на балкон читать в свете утреннего солнца, чьи лучи льются сквозь пушистые облака. Несколько минут спустя Бейз принимается орать на меня снаружи, снизу, на что я опорожняю за балюстраду кувшин, дабы окатить его своей неприязнью.

Если Бейз думает, что после вчерашних мучений сегодня я выйду тренироваться, он страшно ошибается.

Если он хочет обращаться со мной как с ребенком, я буду вести себя соответственно.

Глава 14

Орлейт

Меня еще в жизни так не разочаровывала книга с картинками.

Закрываю ее со вздохом и смотрю на лес Ватешрам. «Те Брук о’Авалансте» написана не всеобщим языком, поэтому я все утро пыталась расшифровать ее содержание по рисункам, усеявшим две тысячи тончайших страниц. Чутье подсказывает, что это не просто подборка иллюстраций и мне нужны ответы.

Прямо сейчас.

К счастью, похмелье почти прошло естественным путем, и пусть я сомневаюсь, что какое-то время смогу смотреть на еду как обычно, я вполне готова встретиться с кем-нибудь лицом к лицу без риска начать изливаться словесным ядом.

Сую книгу в сумку, затем переодеваюсь в нечто более подходящее для прохладного бриза, что дует с