– Копии страниц старого манускрипта. Увеличенные.

– Отлично, – одобрительно кивнул Макар. – А что есть страницы манускрипта? А?

– Насколько я понял из твоего объяснения, похоже, что это шифр.

Сергей посмотрел на Макара, ожидая язвительной реплики, но тот молчал, выжидательно глядя на него. И тут Бабкин сообразил:

– Елки-палки, шифр!

– Вот именно. Ты сегодня на редкость догадлив, мой медлительный друг! Разумеется, девушка не просто так развлекалась, изображая для своего удовольствия несуществующую флору. Это такая же кодированная запись, как и все остальное. Только эту запись она придумала сама, а не скопировала манускрипт.

– Нет, постой… погоди! – Бабкин выхватил у Илюшина распечатанный лист, уставился на него. – Но как она смогла это сделать, а? Чисто технически – как?! Если ее действительно сначала стерегли в квартире – кстати, зачем? – а потом увезли, то она все время находилась под охраной. Допустим, ее оставили одну – но в таком случае любой нормальный человек выбил бы стекло и заорал «на помощь», а не стал бы сочинять шифровку «Штирлиц – Центру». А если ее не оставляли одну, то как ей удалось бы незаметно изобразить вот это?! – он потряс листом. – Убей меня, Макар, но что-то здесь не стыкуется. Не говоря уже о том, что вряд ли она сообразила бы в экстренной ситуации писать послание шифром. Девице всего двадцать три года!

– Из которых семь лет она занимается расшифровкой манускрипта. Ты слышал, что рассказывает ее отец? С отличием закончила физмат-лицей, самостоятельно поступила в физтех… Потом, правда, ушла оттуда – но, заметь, не потому, что ее отчислили, – она сама решила, что это «не ее»! И занялась – чем? – дизайном детской мебели! Но, уверяю тебя, ее интеллект никуда не делся оттого, что она выбрала не математическую стезю, а совсем другую.

– Да никто не говорит про интеллект! – попытался отбиться Бабкин, но Макар прервал его:

– Серега, тебя в который раз обманывает внешность. Ты просто не хочешь верить, что такой синеглазый одуванчик может быть укомплектован весьма приличными мозгами.

– Ладно, признаю! – сдался Бабкин. – Хорошо, ты прав – пусть одуванчик… как ты выразился? Укомплектован, ага. Ну и что? При чем здесь рисунки и шифры?

– Я подозреваю… – помолчав, сказал Макар, – что Куликова сумела расшифровать манускрипт. Поэтому ее и похитили.

* * *

Ставни распахиваются с глухим стуком, и в мою комнату врывается ветер. Ветер! Он повсюду в этом городе! Сумрачный, кровавый, древний город, чьи каменные улицы наводнены призраками даже днем, – он пропитан сквозняками, и я уже пару лет не могу вылечить хриплый кашель, начавшийся у меня после недолгого пребывания в одном из сырых подземелий под замком Рудольфа.

Он болен, наш правитель, но говорить об этом нельзя. Слишком много людей кормятся благодаря щедрости императора, слишком много мошенников гроздьями висят на нем, выдавая себя за алхимиков, духовидцев и предсказателей будущего. Рудольф подозрителен и в то же время доверчив: нет ничего легче, чем выманить у него небольшое денежное содержание в обмен на байки о том, что случится через сто лет. Удивляюсь, как он до сих пор не распорядился повесить всех рассказчиков, ибо оказалось, что их видения будущего нисколько не схожи между собой! Двор смеется, ловкачи ликуют, а император каждый день желает слушать о событиях, которые никогда не случатся.

Город вокруг меня по вечерам становится похож на сказку вроде тех, которыми пичкают правителя. Влтава – по ее берегам я иногда брожу в поисках приключений – журчит и плещет, убаюкивая жителей. Под каждой аркой жмутся к стене тени в лохмотьях, от которых мирные горожане стараются держаться подальше. Но я – не мирный горожанин, и прохожу мимо воришек и дневных попрошаек безбоязненно.

Я сроднился с Прагой за то время, что живу здесь, и больше не представляю своей жизни в Лондоне. Старый Джон вернулся домой после нашего путешествия. Не знаю, чего он привез больше – разочарования от расставания со мной или же облегчения.

Обиталище мое прежде находилось на улице, названной Золотой – в честь живущих на ней алхимиков. Каждого из нас император особо привечает, ибо мы неустанно трудимся, желая добыть для него секрет превращения металлов в золото. О, об этом Рудольф может говорить бесконечно! Золота, золота жаждет его душа, и он все ждет вожделенного рецепта.

Но, пожив там с год, я перебрался сюда, в башню напротив дома «У золотой подковы», в котором благоденствует богач и страстный любитель лошадей. В этом городе каждый дом имеет свое имя, как человек, и оно подчас куда звучнее и интереснее, чем людское. Дома хранят свои секреты от посторонних, и даже попав внутрь, вы можете не узнать, что глубина подвалов под вашими ногами больше, чем высота самого дома.

Моя башня, сложенная из темно-красного камня, имеет три яруса, и со своего, верхнего, я могу обозревать крыши всей Праги. Улочки горбятся подо мной, выгибают бугристые исхоженные спины, словно оцепеневшие рептилии. Куда бы вы ни пошли, вы всегда идете либо вверх, либо вниз, но почти никогда – по прямой.

В подвале башни я устроил лабораторию. Император Рудольф даже почтил меня своим прибытием, желая увидеть, где проводит свои опыты Эдвард Келли. Прибыл он поздней ночью, закутавшись в плащ, словно в кокон, и обошел все углы, рассматривая и задавая вопросы. К его чести следует сказать, что он проявил большую осведомленность в том, что касается многих химических процессов, – думаю, истоки этого следует искать все в том же его навязчивом увлечении трансмутацией.

Когда он покинул башню, сопровождаемый безмолвной охраной, я задумчиво обошел свою лабораторию по его следам. За те годы, что я притворялся алхимиком, я и сам не заметил, как понемногу стал им. На миг безумная мысль овладела мною: что, если мне самому по силам изобретение философского камня, позволяющего превращать в золото любые металлы? Но стоило бросить взгляд на реторты, и морок спал: нет, если кто и изобретет философский камень, то это буду не я. Я отношусь к тем, кто пользуется плодами чужих трудов, иной раз получая с этого куда больше, чем сам труженик.

Мне вспомнилось, как я надул некоего Дайера, подсунув ему кусок меди, покрытый золотой амальгамой, вместо драгоценного слитка. Надо сказать, со стороны «превращение» выглядело весьма эффектно. Дайер был так поражен тем, что все произошло на его глазах, что даже не подумал разбить слиток, чтобы убедиться в его подлинности. На следующий же день он растрезвонил по всей Праге, что наконец-то в городе появился настоящий алхимик, и Рудольф немедленно призвал меня к себе.

Объяснение я приготовил заранее, сказав, что для исцеления «больного» металла мною была использована единственная порция особого порошка, попавшего ко мне в руки случайно. И заверил императора, что непременно буду продолжать поиски подобных веществ, хоть они и чрезвычайно редки.

– Вот стоит живое посрамление скептикам! – обратился Рудольф к одному из своих придворных алхимиков, указывая на меня. – Ученый, которому удалось создать золото!