– Ваше величество, все готово, – с поклоном ответил Розенкранц и сделал слуге знак приблизиться.

Тот раздул мехами огонь, и поверхность ртути забурлила. Мы молча наблюдали за действиями монаха. Он открыл резную коробочку, в которой оказался красновато-коричневый порошок, похожий на истолченную глину, и с величайшей осторожностью достал щепотку.

– То, что вы видите, ваше величество, – торжественно проговорил он, – это философский камень! Позже я расскажу вам, как он появился у меня, – это удивительная история!

– Однако же он не похож на те философские камни, что были описаны твоими предшественниками, – заметил король, с интересом рассматривая порошок.

– Смею заметить, ваше величество, что мои предшественники добивались успеха в исключительно редких случаях, – сказал наглец, доставая с полки кусок мягкого воска и уминая в нем пальцем углубление. – Я же дам вам рецепт, который будет действовать всегда, когда бы вы ни пожелали.

В углубление он насыпал щепотку порошка, а затем запечатал воск. Теперь на ладони его лежал бледно-желтый пахучий шарик. Ни слова не говоря, он бросил шарик в чан, схватил палку и начал мешать его содержимое.

С булькающей поверхности ртути шарик мигом исчез, как будто его и не было. А в следующий миг из чана повалил едкий зеленый дым, который, быстро расползаясь по лаборатории, заставил нас с императором обратиться в бегство. Зажимая носы, мы отошли к стене, издалека наблюдая за происходящим.

Розенкранц, почти скрывшийся в клубах дыма, крикнул второго слугу, и вместе с первым они принялись работать мехами, раздувая огонь все сильнее и сильнее. Мы видели, как монах схватил со стола припасенные угли и, высоко подняв руку, с размаху бросил их в ртуть. Вспыхнув, угли сгорели, и тотчас же слуги, повинуясь невидимому нам знаку, отошли в сторону.

Дым рассеялся. Осторожно мы приблизились к чану и увидели, что количество ртути в нем уменьшилось. Розенкранц, не теряя времени, собственноручно принес форму, в которую с моей помощью и перелил оставшееся вещество. Хотя можно ли было назвать его ртутью? Куда исчез ее серебристый блеск? Передо мной тяжело лилась темно-желтая струя, ничуть не похожая на то, чем был наполнен чан.

Даже я в этот миг почувствовал волнение. Что же говорить о Рудольфе! Тяжело дыша, он сделал шаг к монаху и остановился, завороженно глядя на блестящую поверхность жидкого золота.

– Оно скоро застынет, ваше величество, – обратился к нему Розенкранц. – Посмотрите, прошу вас!

Кювета, заполненная веществом, перелитым из чана, была поставлена на середину стола. Мы встали вокруг, глядя, как застывает, будто схватывается пленкой, ее поверхность, как исчезает яркий блеск и остается сдержанный перелив благородного металла. Сомнений не было: на наших глазах застывало золото!

– Необходимо проверить его у ювелира, – вполголоса заметил я Рудольфу.

Король, кажется, совсем потерял голову: не слыша меня, он протягивал руки к кювете, будто хотел опустить пальцы в золото. Быть может, ему представилось, что тогда на него снизойдет магический дар, вроде того, что был дарован Мидасу? Мне пришлось повторить, чтобы он услышал меня, и тогда Рудольф обернулся ко мне:

– Что? Ювелир? – В его глазах сверкал отраженный блеск драгоценного металла. – Да, он ждет. Прикажи позвать его.

– Преждевременно, ваше величество! – воскликнул монах. – Оно еще не застыло!

Нам пришлось ждать, пока состав окончательно затвердеет. Все это время в подземелье стояла тишина. Двое слуг застыли, сливаясь со стеной, будто король, обретя дар превращать все в золото, первым делом дотронулся до них и обездвижил навеки. Розенкранц спокойно ждал, сложив руки на груди. Сам же Рудольф, вцепившись пальцами в край стола, не отрывал взгляда от содержимого формы, на которой играли блики свечей.

Прошло не так много времени, но ожидание показалось мне бесконечным и томительным. Я представлял, что замыслы мои рухнули, и еще сильнее ненавидел рыжего монаха. У меня оставалась небольшая надежда на то, что королевский ювелир признает золото поддельным, а то и вовсе другим металлом, схожим с золотом лишь внешне… Но стоило мне бросить взгляд на Розенкранца, и я понимал, что ювелир не скажет этого. Слишком уж уверенным и спокойным выглядел рыжебородый. Он знал, знал, что в кювете золото, а не что-либо иное – и оттого не боялся.

Так и оказалось. Когда явился придворный ювелир, король, столько времени ждавший в молчании, стал проявлять все признаки нетерпения. Однако старый еврей знал свое дело: неторопливо отколов один из слитков, он унес его с собой, пообещав дать ответ в самом скором времени. Снова наступило ожидание…

Мы могли бы подняться наверх, в дворцовые покои, и отдохнуть в ожидании вердикта ювелира, но король наотрез отказался покидать лабораторию. Я пытался отвлечь его беседой, но Рудольф отвечал невнимательно, и вскоре стало ясно, что мои попытки тяготят его. Я замолчал и больше не проронил ни слова – до тех пор, пока дверь в подземелье не распахнулась.

Ювелир, появившийся в дверях, не стал томить нас:

– Золото, ваше величество!

И тогда я, не сдержавшись, выругался.

К счастью, король ничего не услышал. Но слух Розен-кранца оказался острее: я увидел, как он бросил в мою сторону молниеносный взгляд, в котором читались насмешка и превосходство. Он опередил меня и знал это! Заскрипев зубами от досады и злости, я заставил себя успокоиться, чтобы не выдавать охвативших меня чувств хотя бы королю.

Как?! Как он сотворил такое?! Неужели я ошибся, и предо мной и впрямь гениальный алхимик, решивший поделиться тайнами ордена? Но мое чутье на себе подобных кричало, что монах – притворщик, игрок, меняющий личины! Если же так, то откуда взялось золото? Подмена кюветы исключалась, ведь все происходило на наших глазах. Но тогда откуда же? Откуда?!

Я обдумал возможность того, что придворный ювелир сговорился с мошенником, но это показалось мне крайне маловероятным. В попытках найти подходящее объяснение я даже предположил, что мы с императором опоены каким-то настоем, вызывающим галлюцинации. Однако следовало признать, что эта версия никуда не годится: с той минуты, как я прибыл в замок, у меня во рту не было ни глотка вина и ни крошки еды.

Тем временем монах со скромным видом принимал похвалы Рудольфа. Про меня они забыли, погруженные в обсуждение трансформации, и я, воспользовавшись этим, подошел к тиглю, возле которого стояла палка. Этой палкой Розенкранц мешал ртуть, и она сгорела почти до середины. Обуглившийся конец ее чернел внизу, возле него рассыпались несколько крошечных угольков.

Не знаю, что заставило меня взять эту палку в руки. Какое-то неопределенное ощущение… Я никак не мог выразить словами, что же не нравится мне в столь прозаическом предмете, использованном вместо поварешки для золотого бульона, но стоило обхватить ее пальцами, и я понял: палка была слишком толстой.

Однако же я легко поднял ее. Повернул обгоревшим концом к себе и… И недоверчиво воззрился на то, что открылось взгляду.