какой-то ремесленник, который заведовал каменичкой, а у него не много чем обзавестись было можно. По счастью, жена у него была любопытная, давно обречённая на голод, потому что никто у них не жил. Доверив её заботе Сару, которая, боясь кражи, отдала отъезжающему какую-то тяжёлую коробочку, содержащую её имущество, Шарский снова поспешил к дому.* * *

Луна снова ясно светила, на улице было видно, как днём… уже издалека Станислав заметил Горилку, Херша и кого-то третьего, стоящего как бы на совещании в воротах. При виде прибывающего они сразу рассеялись, а сам Горилка подошёл позже, когда Станислав вышел из брички.

– Ну что? – спросил он коварно. – Вы, надеюсь, довольны жильём? Комнатка совсем ладная… далеко, это правда, зато безопасная… Как же вам показалось?

– То беда, – сказал Станислав, – что не имею уже кого туда помещать…

– Ну! Как это? Что вы говорите? Как же? – с великим любопытством, подступая, сказал хозяин. – А что же с ней стало?

– С ней? – отпарировал Станислав. – Особа, о которой речь, ехать со мной отказалась, хоть я её ожидал… не хотела мне быть обузой… вернулась домой…

– Вернулась? – хлопнул в ладоши Горилка. – Вот уж! А мои три рублика! Всё-таки три?

– Заплачу!

– Благодарю, пан, потому что, чем же я виноват, что вернулась? Они все такие, сколько их там есть… много их… и моя не лучше… Но как же это случилось?

– Оставьте меня в покое, пане Горилка, я сильно измучен, нуждаюсь в отдыхе, а говорить о том мне больно.

– Ну! Тогда доброй ночи!

Хозяин вышел, слышен был какой-то шёпот в коридоре, долго ночью продолжалось хождение, совещания, какое-то беспокойство в гостинице, наконец утихло… Станислав запер дверь, а доверенную коробочку, собираясь завтра отвезти к Бранту, забросал только бельём, чтобы её кто-нибудь не увидел.

Почти на рассвете его пробудил резкий стук в дверь.

Был это услужливый хозяин, сам несущий Шарскому утренний кофе.

– Добрый день! Я думал, что вы уже встали… как же спалось? Может вам нужна услуга? Достойный и исправный Херш стоит для приказов и мой Пиотрек также. Но, но, тут кто-то есть, кто хочет увидиться с вами.

– Кто?

– Не знаю, возможно, какой-то купец?

– Так рано?

– Говорит, что это что-то срочное.

– Срочное? Введите его, прошу…

Шарский уже предчувствовал, что его ждало – его, что не умел лгать, которому малейшая ложь обжигал уста. Надобно было или принять открытую, опасную борьбу, потерять её, или лгать и прикидываться! Он должен был, но терпел и его обливал пламень от одной мысли о фальши, которой должен был запятнать себя.

Дверь отворилась, и вошёл бледный, с стиснутыми устами, со беспокойным взглядом, Давид Белостоцкий. Не кивнув даже головой, не поклонившись, не сказав ни слова, он прямо быстро приблизился к кровате.

– Узнаёшь меня, пан? – начал он с раздражающим выражением отчаяния. – Чем я виноват? Чем? Скажи?

– Что значит этот вопрос? – пытаясь принять спокойную и удивлённую мину, отвечал Станислав. – Что это?

– Не прикидывайся, пан! – сухо и почти презрительно воскликнул еврей. – Я знаю, никто другой не мог ей помочь в позорном бегстве.

– Кому?

– Не пытайся лгать, пан, это напрасно! Вчера и позавчера тебя видели кружащего около дома. Ты её вывез. Куда? Никто о том, за исключением тебя, не знает. Скажи, пан, где её спрятал? Отдай нам нашего ребёнка. Избавь от позора… Говори, что хочешь, дам тебе что хочешь!

– Это безумец! – выкрикнул, бросаясь на кровать, Шарский.

На этот крик Давид схватил его сильно за руку.

– Молчать! – сказал он грозно. – Поговорим разумно, потому что может быть плохо! Мой дом будет опозорен, но ты пойдёшь под суд, в кандалы, в ссылку! Дочь найду, а твою голову куплю, хотя бы тысячи стоила!

И глаза, страшные угрозой, он уставил на Станислава, который нашёл в себе силы от этого взора не задрожать.

– Ложь тут ни к чему не пригодится, – добавил еврей. – Я обо всём знаю. Вы виделись позавчера; вчера ты увёз её за Зелёный Мост в домик Гилгина… Куда оттуда?

– А что вам до того, куда я какую-то чужую вам женщину увозил? – воскликнул Станислав.

– Это была Сара! Это была моя дочь!

Станислав рассмеялся, но неловко.

– Что вы, пане Давид? – спросил он как можно холодней. – Ведь ваша дочь в Ковне. Правда, что я вчера привёл женщину к Гилгину, но эта женщина…

– Это была Сара! Это была Сара! – крикнул еврей, впадая в ярость.

Станислав замолчал, потому что его уста не пускали лжи.

– Вы привыкли презирать евреев, – говорил далее купец, весь дрожа, – загрязнить дом – это ничто для вас, а и тут, – сказал он, стуча себя в грудь, – и тут есть чувство и сердце! И нам дорога честь и имя наши! Что случилось, никто ещё не знает… отдай нам Сару…

– Но я не знаю, о чём и для чего это мне говорите?

Еврей в отчаянном нетерпении прошёлся пару раз по комнате.

– Значит, погибнешь, – сказал он. – Наш позор не пройдёт даром.

– Я не понимаю, чего вы от меня хотите!

Давид всмотрелся в него.

– Ты жил, – сказал он через мгновение, – под нашей крышей, ел мой хлеб, и предал как язычник, что не знает Бога! И это вы презираете евреев? Ха! Ха! И тогда вам Бог повелит жену у мужа похитить, детей отобрать у родителей, седые волосы осквернять, погубить всю семью… Ты знаешь, что она богата со мной и с материю… ты хочешь её денег, не красоты, которую выплакала… Слушай, гоим проклятый, – воскликнул он с гневом, – дам тебе всё её приданое… но мне немедленно её отдай, пока мой позор не разгласился…. Заплачу тебе что хочешь… Евреи скупые, говорите… дам половину того, что имею, дам до последнего гроша.

Станислав не знал уже, что отвечать, быть может, предал бы, но побледневшее лицо Сары появилось перед его глазами и жалость стиснула сердце.

– Вы сходите с ума, – сказал он громко, – а если потеряли дочку, не удивляюсь боли и прощаю оскорбления… чем вам помочь? Я ничего не знаю!

Глаза Давида блестели, он подскочил к столику, схватил с него маленькое деревянное распятие, которое досталось Шарскому от матери, и, поднеся его к кровате, вскричал:

– Поклянись, негодяй, твоим Богом, что невиновен!

И была минута долгого, страшного молчания, а Шарский, обливающийся смертельным потом, схватился за кровать, крича о помощи сильным голосом, который разошёлся по всему дому. Давид бросил распятие и исчез в дверях.

Тут же за ним Горилка, Херш, мальчик, слуги вбежали в комнату, все воскликнули: «Что же произошло?» – допытываясь о причине крика. Но Шарский, не в состоянии выговорить ни слова, указал им только на лежащее распятие.

В эти минуты доктор Брант, беспокоясь о Шарском, которого два дня не видел, вбежал также, удивлённый тем шумом, в комнату. Его приход избавил, может, несчастного от напасти ещё более опасной и раздражения, которое могло довести до безумия.