Улица и впрямь была грязная, и здесь жил с родителями наш друг Кайоде — в недостроенном двухэтажном доме, где полностью доделали только пол. Над верхним этажом высились бетонные столбы, из которых, подобно костям, торчали прутья арматуры. По двору были разбросаны замшелые строительные блоки. По всему каркасу дома и в дырках кирпичных стен гнездились ящерицы и сцинки. Они бегали повсюду. Кайоде рассказывал, что однажды мать нашла дохлую ящерицу в бочке с питьевой водой на кухне. Рептилия пролежала там несколько дней, никем не замеченная, пока вкус у воды не испортился. Мать выплеснула воду на землю, и мертвая ящерица оказалась перед ними в большой луже. Голова у нее разбухла вдвое, и труп ее — как у всякой утопшей твари — уже начал разлагаться.

В этом районе почти на каждом углу громоздились кучи мусора, они словно вгрызались в стены и ползли в сторону дорог. Кое-где в открытые сточные трубы набилась грязь, темная и ядовитая, точно опухоль. Грязь удавьими кольцами обвивала опоры пешеходных мостов; как птичьи гнезда, набивалась между киосками на обочине; гнила в ямках в земле и на заселенных участках. И над всем этим висел затхлый воздух, связывая дома невидимой сетью зловония.

Солнце немилосердно палило, и люди скрывались от жары под тенистыми кронами деревьев. На обочине женщина стояла под деревянным навесом и жарила рыбу в сковородке на очаге. Клубы дыма ровно поднимались вверх с двух сторон, а затем текли в нашу сторону. Тогда мы перешли улицу, пройдя между припаркованным грузовиком и верандой — в открытую дверь я мельком разглядел интерьер дома: на коричневом диване сидели двое мужчин; они о чем-то беседовали, активно жестикулируя, в то время как их обдувал напольный вентилятор с вращающейся головкой. У самой веранды под стол забились коза с козлятами, обложенные черными катышками собственных фекалий.

Наконец мы дошли до дома и остановились у ворот.

— Я сегодня видел, как Абулу прямо во время службы пытался зайти в церковь, — сказал Боджа, пока Икенна готовился отпереть замок, — но он был голый, и его не впустили.

Боджа вошел в число церковных барабанщиков. Играли они посменно, и сегодня был как раз его день. Боджа просидел всю службу возле алтаря и поэтому сумел разглядеть, как Абулу ломится в церковь через заднюю дверь. Икенна тем временем закончил рыться в кармане и выворачивал его, потому что ключ запутался в сплетении ниток из швов и в руки не давался. Изнанка кармана давно потемнела от чернильных пятен, а на землю, словно пыль, сыпалась мелкая арахисовая шелуха. Распутать нитки не получилось, и тогда Икенна просто рванул ключи со всей силой. Карман порвался. Икенна уже поворачивал ключ в замочной скважине, когда Боджа произнес:

— Ике, я знаю, ты веришь в пророчество, но ты ведь понимаешь: мы дети Божьи…

— А он — пророк, — отрывисто парировал Икенна.

Наконец он открыл дверь, а когда вынимал ключ, Боджа продолжил:

— Да, но не Божий.

— Ты-то откуда знаешь? — отрезал Икенна, обернувшись. — Я спрашиваю: ты откуда знаешь?

— Не Божий, и все тут, я просто уверен в этом, Ике.

— Докажи. А? Чем докажешь?

Боджа молчал. Икенна посмотрел куда-то вдаль поверх наших голов. Проследив за его взглядом, мы увидели вдали воздушного змея — тот парил, сотканный из лоскутов полиэтилена.

— Сказанное им не может сбыться, — не сдавался Боджа. — Послушай, он упоминал красную реку. Говорил: ты поплывешь по красной реке. Разве бывают красные реки? — Он развел руками и посмотрел на нас, как бы прося поддержки. Обембе кивнул. — Он псих, Ике. Сам не понимает, что говорит.

Боджа приблизился к Икенне и в неожиданном порыве храбрости положил руку ему на плечо.

— Поверь мне, Ике, поверь, — произнес он, тормоша Икенну, словно пытаясь развалить гору страха, что выросла глубоко в душе брата.

Икенна стоял, потупив взор, и было похоже, что слова Боджи его тронули. На мгновение нам показалось, что есть еще надежда вернуть прежнего Икенну. Как и Бодже, мне захотелось успокоить его, но меня опередил Обембе.

— Боджа… прав, — запинаясь, произнес он. — Никто из нас тебя не убьет. Мы ведь — Ике, ты послушай, — мы ведь даже не настоящие рыбаки. Абулу сказал, что тебя рыбак убьет, Ике, но мы-то на самом деле не рыбаки.

Икенна взглянул на Обембе, и по выражению его лица было ясно, что он явно смущен услышанным. На глазах у него выступили слезы. Пришел мой черед говорить.

— Мы не убьем тебя, Ике, ведь ты сильнее и крупнее нас, — произнес я, призвав на помощь всю свою выдержку. Мне нужно было сказать хоть что-то… Непонятно откуда появилась смелость, но я схватил Икенну за руку. — Брат Ике, ты говоришь: мы ненавидим тебя — но это не так. Мы любим тебя очень-очень, больше всех на свете. — И хотя у меня перехватило горло, я все же произнес, как можно спокойнее: — Мы любим тебя даже больше, чем папу с мамой.

Я отошел и посмотрел на Боджу — тот кивал. Икенна растерялся. Наши слова подействовали на него, и впервые за несколько недель мы с братьями наконец встретились с ним глазами. Его глаза покраснели; на бледном лице застыло неопределенное выражение, такое странное, что именно его я вспоминаю чаще всего, когда думаю об Икенне.

Мы все с нетерпением ждали, словно чуда, что он скажет, но Икенна, будто дух его какой дернул, убежал к себе в комнату. И уже оттуда проорал:

— Больше не доставайте меня! Занимайтесь своими делами и не лезьте ко мне. Предупреждаю: не лезьте!

* * *

Страх, лишив Икенну благополучия, забрав здоровье и веру, разрушил и отношения с близкими, а ближе нас, братьев, у него никого не было. Казалось, его внутренняя борьба затянулась и он хотел поскорей со всем покончить. Торопил события, чтобы пророчество поскорее сбылось, и потому старался всячески нам навредить. Спустя два дня после того, как мы попытались утешить Икенну, мы проснулись и обнаружили, что он уничтожил еще одну из наших ценностей: выпуск «Акуре геральд» от 15 июня 1993 года. В газете, на первой странице, был помещен снимок Икенны; заголовок гласил: «Юный герой спасает младших братьев». Наши с Боджей и Обембе фотографии располагались в маленькой прямоугольной рамке над портретом Икенны в полный рост и под названием газеты. Этот выпуск не имел цены, он был нашей медалью почета, и мы дорожили им даже больше, чем календарем М.К.О. Было время, когда Икенна мог и убить за него. В статье рассказывалось, как он спас нас во время кровопролитных политических беспорядков, которые радикальным образом изменили Акуре.

В тот исторический день — прошло от силы два месяца после нашей встречи с М.К.О. — мы были в школе. На улице вдруг непрерывно загудели машины. Я вместе с другими шестилетками сидел в классе, даже не понимая, что в Акуре — да и по всей Нигерии — назревает серьезный конфликт. От отца я слышал, что в прошлом уже была какая-то война. Он упоминал ее мимоходом: вот до войны было так-то и так-то, — и дальше говорил о чем-то, что с войной связано не было, заканчивая иногда оборотом типа «а потом вмешалась война, и…» Случалось, отчитывая нас за лень или слабохарактерность, он рассказывал, как десятилетним мальчишкой натерпелся лишений. В войну ему пришлось самому добывать пропитание, охотиться, кормить мать — когда в деревню нагрянули нигерийские военные и им пришлось спасаться в лесу Огбути. Больше отец, кстати, ни о чем, что происходило собственно в войну, не рассказывал. Иногда, наоборот, он говорил о чем-то, что было «после войны» и что тоже никак с самой войной связано не было.