Тальзит посмотрел на расстроенное выражение лица исправника. Почему бедолага так убивается? Эко дело, не поймал преступника… Да как такого двуликого проходимца, как Островский, вообще можно поймать? Барону захотелось успокоить подчиненного:

— Что ж! Зато нам теперь известно главное: преступник может жить по документам частного маклера Сидихина.

— И то верно, — немного повеселел исправник и отправился сочинять рапорт для отправки в губернию. Потом сия бумага должна была обрасти множеством соответствующих резолюций, а по прошествии энного количества месяцев, как и положено, отправиться по команде: в Санкт-Петербург.

До Москвы путешественницы добирались дней десять. Графиня решила в пути останавливаться не на почтовых станциях, а в гостиницах.

— Теперь зима, ночевать в холодных избах нет резону, — рассуждала она.

И впрямь, на третий день пути вперемежку с каплями ледяного ноябрьского дождя за окошком кареты замелькали снежинки. Пока добрались до Калуги, снег уже забелил всё почерневшие от сырости поля, а под Москвой и вовсе ударил мороз. Путешественницы закутались в шубы и пуховые платки. Достали из-под сиденья дорожную жаровню…

Графиня продумала уже несколько вариантов дальнейших действий, но всё они ей не нравились. Как спрятаться от убийцы? Теперь, по прошествии времени, Евдокии Михайловне уже не хотелось ехать в Петербург: там княжны оказались бы на виду. Может, затаиться в одном из имений? Но если соседи прознают, в уезде тотчас же пойдут разговоры, а там и до беды не далеко.

Апраксина всё больше склонялась к мысли остаться в Первопрестольной. Большинство московских дворян уехало перед пожаром двенадцатого года, а возвратились пока единицы, и никому не покажется странным, если княжны вдруг станут жить затворницами. Евдокия Михайловна уже выяснила, что дом Черкасских на Покровке только разграбили, но от огня он не пострадал. Впрочем, там появляться тоже было рискованно: найти особняк злоумышленнику не составило бы труда. По большому счету, самой графине и её воспитанницам требовалась передышка на несколько месяцев, а там, даст бог, Алексей вернётся с войны и сам защитит семью. Но что же всё-таки делать сейчас?

Раздумья так измучили графиню, что она не сдержалась — вздохнула. Долли насторожилась.

— Тётя, что вас так печалит? — тихо спросила она.

— Ах, дорогая, мне кажется, что наш план поездки в столицу не слишком разумен. Там мы окажемся на виду, а я до возвращения вашего брата этого не хотела бы. В имения тоже ехать страшно — в деревне сплетни разносятся быстро, нас даже не придётся искать, можно просто задать вопрос на уездном рынке, и все с готовностью расскажут, как нас найти. Лучше всего остаться бы в Москве, но дом Черкасских так известен.

Княжна, теперь всегда ожидавшая плохих вестей, повеселела. Тёткины сомнения — ерунда, ничего страшного.

— Давайте поедем в Марфино, — предложила Долли. — Всё равно почтовых лошадей легко проследить, и, если Островский нас преследует, он станет расспрашивать ямщиков. Остановимся на время в собственном имении, а потом снимем где-нибудь дом и тихо переедем. Убьём двух зайцев: отдохнём и собьём преследователя со следа.

— Ты — просто умница, моя дорогая! — обрадовалась графиня и сразу же принялась развивать удачную мысль: — Снимать ничего не нужно: мой особняк в Колпачном переулке уцелел, а он до сих пор записан имя на покойного мужа.

— Так дом не разграблен?

— Когда я уезжала к вам пять лет назад, я всю обстановку отправила в тамбовское имение. Туда французы не дошли. Я давно написала управляющему, он уже должен был отослать мебель обратно. — Теперь голос старой графини звучал уверенно. Она обняла Долли. — Как же хорошо ты всё придумала!

— Просто мне очень хотелось хоть ненадолго вернуться в Марфино, — призналась Долли.

В Марфино приехали уже затемно. Жадно вглядываясь в темноту, сёстры прильнули к окнам кареты — ведь впереди их ждал дом детства. Наконец впереди засияли огни. Тёмные террасы сбегали к огромному чёрному квадрату пруда. Сердце Долли дрогнуло, и она вновь почувствовала себя десятилетней. Она оглянулась на сестру и заметила в глазах Лизы слёзы.

— Ты тоже сразу всё вспомнила? — шепнула ей на ухо Долли и, увидев молчаливый кивок сестры, обрадовалась.

Кареты остановились у высоких колонн парадного подъезда. Услышав стук колес, на крыльцо высыпали слуги, а из бокового флигеля появился управляющий Иван Ильич. Долли показалось, что этот щупленький сутулый человек совсем не изменился, как будто и не было восьми прошедших лет.

— Добрый вечер, Иван Ильич! Вы нас узнаете? — выпорхнув из кареты, спросила Долли.

— Здравствуйте, ваше сиятельство. — Управляющий поклонился ступившей на подножку старой графине, а потом уже ответил Долли: — Как же вас не узнать, барышня, если портрет вашего дедушки до сих пор в гостиной висит, а вы как были в детстве на него похожи, так и остались.

Долли усмехнулась:

— Давно об этом никто не вспоминал!

Слуги распахнули двери, и девушки вслед за Апраксиной вошли в полутёмный гулкий вестибюль родного дома. Долли глянула вверх — и прошлое мгновенно вернулось к ней вместе с огромной бронзовой люстрой и расписанным под небо плафоном купола. Как, оказывается, мало нужно для счастья — просто вернуться домой…

Старая графиня велела всем разойтись по своим прежним комнатам, умыться и отдохнуть с дороги, а через час собраться в столовой за лёгким ужином. Дашу Морозову поместили в комнату Ольги, и все три девушки оказались в соседних спальнях.

Долли отворила дверь в свою комнату. Свечи в люстре не зажигали, но на камине и прикроватном столике горели канделябры. Всё здесь осталось прежним, будто хозяйка спальни только на минутку вышла, а теперь вернулась. Стены, обитые золотистым шёлком, светлый персидский ковер с тонким и плотным орнаментом, белая с золотом мебель, даже фарфоровые лошадки — статуэтки, поставленные на камин восемь лет назад, — как и раньше, косили тёмными глазами на повзрослевшую княжну.

В дверь постучали, и вошла молодая, смутно знакомая девушка в синем платье горничной. Она поздоровалась и замерла, ожидая приказаний.

— Мне кажется, что ты — Зоя, — полувопросительно заметила Долли.

— Да, ваша светлость!

Бойкая круглолицая девушка с пшеничной косой старательно присела в реверансе.

— Зови меня, как прежде, барышней, — распорядилась Долли и спросила: — Ты всю войну здесь пробыла?

— Да, барышня, и когда наши отступали, и когда французы здесь стояли, и когда наши вновь пришли…

— Ты мою сестру видела? — перебила служанку Долли.

— Да! Прямо как вас. Когда княжна приехала, она упала в обморок прямо в вестибюле — у неё воспаление легких оказалось. Иван Ильич велел её отнести в комнату, а Машу приставили за барышней ходить.