Я сказал:

— Ты можешь отослать свою служанку.

Она ответила:

— Лон-гя не служанка. Она рабыня.

— Не важно. Ты можешь отпустить ее.

— Ей приказано присутствовать при qing-du chu-kai — лишении девственности.

— Интересно, кем? Я не отдавал таких приказаний.

— Вы и не можете, господин Марко. Она моя прислужница.

— Мне все равно, Сецэн, даже если она твой несторианский священник. Я бы предпочел, чтобы она прислуживала госпоже где-нибудь в другом месте.

— Я не могу отослать ее, и вы тоже не можете. Она здесь по приказу придворного сводника и госпожи надзирательницы над наложницами.

— Я занимаю более высокое положение, чем всякие там сводники и надзирательницы. Я здесь по приказу хана всех ханов.

Сецэн выглядела обиженной.

— Я думала, вы здесь, потому что хотели этого.

— Ну, это тоже, — ответил я, мгновенно раскаявшись. — Но я никак не думал, что мне придется развлекать зрителей.

— Она не зритель. Она лон-гя. Не бойтесь, она не произнесет ни слова.

— О господи! Да мне все равно, даже если она споет inno imeneo, только пусть делает это где-нибудь в другом месте!

— А что такое inno imeneo?

— Свадебная песнь. Свадебный гимн. Он прославляет, ну, уничтожение, так сказать, девственности.

— Но именно для этого она здесь и находится, господин Марко!

— Чтобы петь?

— Нет, нет. В качестве свидетельницы. Она уйдет, как только… как только увидит пятно на простынях. Тогда она отправится доложить госпоже надзирательнице, что все идет как надо. Вы понимаете?

— Этикет, да. Вах!

Я внимательно оглядел девушку, которая, казалось, была занята изучением белых завитков, поднимавшихся из курильницы, и не обращала внимания на наши препирательства. Я порадовался, что не был настоящим женихом, поскольку ситуация складывалась весьма двусмысленная. Однако, похоже, ни моя «невеста», ни ее служанка не тяготились создавшимся положением, поэтому я тоже решил отбросить смущение. Так что я вознамерился выполнить свою миссию, чтобы рабыня получила ожидаемое. Сецэн старательно, хотя у нее и не было достаточного опыта, помогала мне. В разгар наших усилий я вдруг заметил, что рабыня обращает на нас внимания не больше, чем если бы мы были такими же неодушевленными, как ее курильница. Однако какое-то время спустя Сецэн поднялась с постели и потрясла девушку за плечо; та встала, помогла госпоже расправить простыни, и они обнаружили маленькое красное пятнышко. Рабыня кивнула головой, широко улыбнулась, поклонилась, задула лампу и вышла из комнаты, предоставив нам самим позаботиться о себе и при желании закрепить свои брачные отношения.

Сецэн ушла от меня утром. В тот день я присоединился к хану и его придворным, поехавшим охотиться на ястребов. Даже Али-Баба отправился с нами после того, как я заверил его, что соколиная охота не слишком опасная и не требует таких усилий, как охота на кабана с копьем. Мы добыли в тот день много дичи и приятно провели время. Поскольку у соколов очень зоркие глаза, то они могут видеть, подкарауливать дичь и наносить удар даже в сумерках; поэтому наша компания в полном составе остановилась на ночь в бамбуковом дворце. Мы вернулись в Шанду на следующий день с огромным количеством птиц и зайцев и отдали всю добычу на кухню. Подкрепившись олениной, я снова, по приказу Хубилая, принял участие в улучшении монгольской расы.

Представьте, эта ночь снова началась с того, что рабыня внесла белую фарфоровую жаровню. Когда я увидел, что это та же самая миловидная рабыня, то попытался выразить свое смущение, ведь девушка оказалась вынуждена присутствовать во время двух моих брачных ночей. Но она только обворожительно улыбнулась и показала, что не понимает или отказывается меня понимать. Поэтому, когда наконец появилась следующая монгольская девственница, представившаяся как Джехоль, я заявил:

— Прости мне несвойственное мужчине волнение, Джехоль, но откровенно говоря, меня беспокоит, что одна и та же посторонняя девушка вторую ночь подряд будет наблюдать за моей интимной жизнью.

— Лон-гя не стоит вашего беспокойства, — равнодушно произнесла Джехоль. — Она всего лишь представительница народа мин, ничтожная рабыня из провинции Фуцзянь.

— Правда? — спросил я, заинтересовавшись тем, что услышал. — Значит, она мин? И все-таки мне неприятно, что кто-то станет сравнивать то, как я проявлял мужскую доблесть в разные ночи. Моя спальня — не театр. И нечего меня обсуждать.

Джехоль только рассмеялась в ответ:

— Не беспокойтесь, она не будет ни с кем ничего обсуждать. Лон-гя не может сделать ничего подобного.

К этому времени с помощью рабыни прекрасная монголка уже разделась настолько, что все остальное вылетело у меня из головы. И я сказал:

— Ну, если это не мешает тебе, то я тоже не стану смущаться.

И эта ночь прошла так же, как и предыдущая.

Однако когда наступил черед следующей монгольской девственницы — ее имя было Йесукай — и опять появилась все та же рабыня мин с жаровней, я снова принялся протестовать. Йесукай только пожала плечами и сказала:

— Когда мы жили во дворце в Ханбалыке, у нас было много слуг и рабов. Но когда госпожа надзирательница привезла нас сюда в Шанду на время охоты, мы взяли с собой лишь несколько домашних слуг, и эта рабыня — единственная лон-гя среди них. Другой просто нет, так что вам придется к ней привыкнуть.

— Даже если она и не болтлива и не станет обсуждать с подружками, что происходит в этой спальне, — проворчал я, — я все-таки боюсь, что служанка, видя меня в постели каждую ночь с другой женщиной, может начать смеяться.

— Она не может смеяться, — объяснила мне сутки спустя Черен, очередная монгольская девственница, которую прислал Хубилай. — Она также ничего не слышит и не может говорить. Рабыня — лон-гя. Вы не знаете этого слова? Оно означает «глухонемая».

— Это правда? — пробормотал я, глядя на рабыню с большим сочувствием, чем прежде. — Тогда нет ничего удивительного в том, что она не отвечала мне, когда я к ней обращался. Все это время я считал, что лон-гя — это ее имя.

— Если у нее когда-то и было имя, она не может его никому сообщить, — сказала Тогон, следующая девственница-монголка. — Между собой мы называем ее Ху Шенг. Но это всего лишь злая насмешка.

— Ху Шенг, — повторил я. — А что в этом плохого? По-моему, очень милое прозвище.

— Это самое неподходящее для нее имя, потому что оно означает Эхо, — объяснила мне Делвет, еще одна девственница. — Но, так или иначе, рабыня ведь все равно никогда не слышит его и не откликается.

— Безмолвное Эхо, — заметил я и улыбнулся. — Имя, может, и неподходящее, но мне нравится это загадочное противоречие. И звучит приятно: Ху Шенг, Ху Шенг…