— Поговорю… — со вздохом уронил через пару минут, оделся и спросил: — Сколько хоть идти-то до Ридаса?

— Ни много ни мало дней пять, — отозвался Дин, попыхивая сигаретой, — путь не близкий, сам понимаешь. И в отличие от Грима — не самый безопасный.

«То-то и оно… — мыслил я, — только как это жене-то объяснишь?..»

Словно почувствовав мои тревоги или же просто угадывая состояние, Дин вдруг заговорил:

— Курт, я понимаю твои сомнения… Ты мне можешь ничего не рассказывать, — голос спокойный, ровный, точно задался целью отговорить от этого путешествия, — если ты сейчас вдруг передумаешь — я не стану тебя винить, честно. У тебя все-таки семья… это вот мне терять нечего…

Я отчего-то закивал, не сводя глаз с отражения, потом повернулся и сказал раздраженно:

— Все остается в силе. Только не надо ничего говорить за меня, ладно? Я этого не люблю… — и тут же добавил: — Тут жди.

Покинул сарай.

Войдя в дом — сразу натолкнулся на Джин. Та играла с Клер в слова, угощала принесенными мною из супермаркета консервированными ягодами. Лицо какое-то задумчивое, печальное.

Заметив меня, дочка обрадовалась, предложила поиграть вместе:

— Папуль, ты поиграешь с нами? Тогда тебе нужно придумать какое-нибудь слово на «у»! Мы с мамой уже много разных назвали! У меня хорошо получается!

— Умница моя! — похвалил Клер, подошел ближе. Джин от этого как будто еще больше напряглась, ожесточилась. — Но боюсь, сейчас никак не смогу…

— Ну, пап, пожалуйста! Хотя бы одно слово! — мигом принялась упрашивать дочь. — Ну, папуль…

Я улыбнулся, все-таки присел рядышком.

— «Утка», — придумал первое пришедшее в голову слово, — подойдет?

— Мам, а тебе тогда на «а» опять! Мам!..

Но та словно на мгновение забыла, где находится, сидела неподвижно, монотонно перебирая ложкой ягоды, скопившиеся на дне банки.

— Мам, ты чего? Не слышишь меня?.. — обиделась было Клер, но Джин сразу исправилась:

— Э-э-м… пусть будет «арахис», — и перевела на меня глаза, ставшие вдруг холодными. Так мы испытующе смотрели друг на друга пару минут, после чего она обратилась к дочке: — Принцесса, нам с твоим папой нужно поговорить. Не оставишь нас ненадолго?..

Дочурка насупилась, слезла со стула и, обиженная, зашагала к себе в комнату.

Как только дверь детской закрылась, Джин налетела с упреками:

— Значит, подвизался пойти с ним, да?! А о нас с дочерью ты подумал?.. Как мы здесь без тебя будем? Скажи мне? Мало того, что в прошлый раз, пока ты где-то шатался, на нас с Клер напал волк на пруду, так теперь ты собрался идти еще дальше! Уже в другой город! И сколько прикажешь тебя ждать на этот раз?.. День, два, три… месяц?.. Сколько, Курт?.. Сколько, ответь мне?!.

— Пять, — робко вставил я, — пять дней всего, Джин…

— Пять, говоришь?!. — пуще разозлилась она. — И плюс обратно столько же, да?.. Десять чертовых дней без мужа в пустом доме с ребенком?!. А не совсем ли ты охренел, Флетчер?..

— Милая, послушай, не кипятись… — попытался я вразумить супругу, — я принесу вам оттуда что-нибудь интересное. В конце концов, я обещал ему!..

При этих словах лицо ее почернело от гнева, глаза сделались большими, страшными, чужими.

— Да, конечно-конечно, ты же дал обещание!.. — иронично процедила Джин. — Ты ведь у нас такой безотказный благодетель, всем помогаешь! А ничего, что у тебя, вообще-то, семья есть, нет?!. Или мы так… грязь под ногами: можно размазать, можно стряхнуть?..

— Ну что ты начинаешь-то, Джин?.. — примирительно выступил я, даже попытался приобнять, но жена взбрыкнулась, оттолкнула. — Конечно же, вы — моя семья! Я люблю вас и все сделаю, чтобы вы были счастливы. Не говори всякой ерунды…

— А что?! — вскипела жена. — Я не права разве? Да ты же нас задвигаешь на второй план! У тебя же одни твои эти вылазки чертовы на уме — и все! Дома почти не видим! Клер тебя скоро уже узнавать перестанет!

— Да где вы меня не видите-то?.. Я же месяц целый дома просидел!

— Впервые за много лет! — съязвила она. — Мне теперь тебе за это спасибо надо сказать?..

Я промолчал.

— Иди ты, в общем, куда хочешь! Хоть к дьяволу… — вздохнула Джин, отвернулась к окну. За ним понемногу догорал вечер, выцветало небо. И добавила: — Как был бесхребетный, так и остался. Ни мнения своего, ничего… так… — махнула рукой, — ни рыба ни мясо ходит какой-то. Куда ветер подует, туда и ты…

— Джин… — подошел к ней — та незаметно покачивала головой, часто моргала, глаза начинали слезиться, — Джин, ну хватит тебе, а?.. Что ты меня так оскорбляешь?.. Чем я заслужил такого?..

— Поступками своими идиотскими! — в последний раз выпалила супруга и закончила: — Иди, что стоишь-то? — и полуобернулась. По щекам струились слезы, скатывались по губам, капали на колени. — Дин тебя уже, наверно, заждался весь. Конечно, он ведь дороже, чем я и Клер…

Последнюю фразу произнесла таким холодным голосом, что внутри меня все помрачнело, а в сердце заныла тупая, не унимающаяся боль.

— Любимая, ты чего?.. — и приблизился. Но жена вскочила с места, демонстративно сложила руки на груди, давая понять: ближе подходить не стоит.

— Не надо ко мне лезть, — отрезала Джин, а сама отвела глаза, лишь бы не пересекаться со мной, — я тебе все уже сказала. Катись, куда знаешь. Видеть тебя больше не хочу…

И, стегнув злым взглядом, ушла в комнату Клер.

«Ну, раз ты так хочешь…» — сгоряча подумал я и ответил вдогон:

— Пусть будет по-твоему…

Вышел из дома.

В сарай вернулся злой и молчаливый, где застал Дина за набиванием ружья патронами. Тот уже полностью собрался, осталось только надеть куртку да рюкзак.

— Поговорил?.. — осторожно поинтересовался он, но, заметив мой сердитый взгляд, сразу затих.

— Поговорил, — сквозь зубы процедил я, — скоро выходим…

Понедельник, 24 марта 2014 года

Четвертый день — а Джин как на иголках, по дому ходила привидением. Глаза от слез почти не просыхали, сон обходил стороной, а если и удавалось заснуть, то просыпалась она совсем разбитая, побледневшая, не отдохнувшая. Дочь, какой день докучающая матери вопросом «где папа?», не отходила от нее ни на шаг, всячески пыталась расшевелить, хоть как-то рассмешить. Но та будто не слышала слов Клер, все время молчала или отлеживалась в спальне. Иной раз, правда, особенно когда за окном было солнечно, Джин потихоньку начинала заниматься какими-то делами, убиралась, готовила, даже улыбалась, но уже через час — точно подменяли: лицо опять бледнело, сплошь покрывалось холодной тенью. Укладывая Клер спать — нередко забывалась в своих мыслях, разговаривала сама с собой, опять плакала. Ложась в кровать — горячо молилась за Курта, рыдала в подушку, чтобы не услышала дочь.