сделать то, что сделала для него, даже после того, как поклялась, что жизнь никогда больше не застанет ее на коленях перед другим мужчиной.

Он не просил ее об этом. Он не прижал ее голову к своим коленям и не заставил ее чувствовать себя виноватой за ее удовольствие, когда она не предложила ему ничего взамен.

Себастьян Монкрифф сдержал свое слово и уважал ее желания… Он ничего от нее не просил и выполнил то, что обещал.

Конечно, он был прекрасным образцом мужчины, но именно этот факт делал его для нее по-настоящему неотразимым.

Всю жизнь от нее ожидали, что она будет существовать по прихоти и для удовольствия мужчин. Как легко было доставить ему удовольствие, когда он не требовал этого от нее. Какой восхитительной она нашла его изумленную реакцию.

Когда она сочла этот поступок унизительным, она обнаружила, что сила стоит на коленях. Каким-то образом она знала, что он был ее созданием. Ее зверь.

Ее злодей.

Наконец, после того, как тишина затянулась в запутанное, неудобное место, мужчина под ней откинул подбородок и изучал купол, пока долгий выдох опустошал его легкие.

— Тебе не обязательно мне говорить, — отреклась она, ища способ вернуться к их прежней близости.

— Это вопрос, над которым я часто размышляю, — ответил он, его пальцы все еще запутывались в ее волосах, хотя он, казалось, не мог встретиться с ней взглядом. — И все ответы, которые приходят, кажутся неадекватными и жалкими.

Она знала, что он поступил неправильно, по отношению к своему другу и к ней, но уныние в его голосе вызвало глубоко укоренившееся сочувствие в ее душе.

— Если я чему-то и научился в жизни, так это тому, что гнев — это не что иное, как страх, боль или горе под защитной маской.

Она повозилась с аккуратно вышитым краем его воротника.

— Ты был так зол на Эша, — вспоминала она. — Это потому, что он причинил тебе боль, отобрал у тебя что-то или заставил тебя испугаться?

— Мне нужно выбрать только один?— усмехнулся он.

— Конечно, нет.

Она терпеливо ждала, пока он соберется с еще несколькими мыслями, и обнаружила, как он, в задумчивости, кончиками пальцев мягко пощипывает волоски на своей груди.

— Однажды вы спросили меня, как я избежал тюремного заключения, — сказал он каменно, его ослепительные глаза потускнели, пока они оставались прикованными к навесу над ними.

— Ты меняешь тему, — мягко упрекнула она.

— Не совсем.

— Что ты имеешь в виду?

Он рискнул взглянуть на нее, и то, что она прочитала в нем, разбило ей сердце. Она ожидала неповиновения, оправданий и его исключительного чувства яркого юмора.

То, что она обнаружила, было мрачным, бездонным унижением.

Когда он снова заговорил, его взгляд ускользнул в сторону, как будто он не мог одновременно смотреть на нее и осматривать себя.

— Я не граф Кростуэйт, — признался он теням наверху. — Моя мать, пусть земля ей будет пухом, оказалась в ловушке брака без любви с импотентом графом. У нее был любовник, на самом деле несколько. Никто из них не был благороден.

— Знаешь ли ты, кто из них твой отец? — спросила она.

— Я даже не думаю, что она это знала, или она умерла, не успев рассказать об этом мне или графу.

— И граф всегда понимал, что ты не его потомок, по понятным причинам…

Себастьян подвинулся, и когда она хотела приподняться, чтобы дать ему больше места, его руки сжались вокруг нее, удерживая ее ближе.

— Он ненавидел меня за это, но еще больше он ненавидел кузена, который все унаследует. Хотя, чтобы сохранить лицо, он назвал меня своим наследником и публично объявил меня своим. Я прожил свою юность, как пленник его ярости.

— Это ужасно, — пробормотала Вероника, прижимая руку к его груди.

— Это было не так уж и плохо. Граф вытащил меня, когда должен был. Дал мне образование, соответствующее моему положению... э-э... его положению. Тем временем он растратил все наследство, разрушил дом моего детства и снес всю другую собственность, которая могла бы приносить доход. Клянусь Христом, он даже землю на полях посолил. Итак, когда он умер, мне было семнадцать, и у меня не осталось ничего, кроме налогового долга и титула, который я получил не по своей вине. Я был Графом Ничто.

— Должно быть, это было так одиноко, — сочувствовала она, положив подбородок на его грудь.

Он вызвал слабую улыбку, которая, должно быть, подразумевала веселье, но не достигла цели.

— Я никогда не нуждался в компании, — хвастался он, скорее по привычке, чем из гордости, подумала она.

— Да, но разве ты не находишь, что иногда переполненная комната — самое одинокое место на свете?

Он заправил ее волосы за ухо, поглаживая маленькую прядь возле мочки.

— Перестаньте заглядывать мне в душу, миледи, особенно когда я пытаюсь обнажить ее вам. Иногда мне кажется, что ты знаешь меня лучше, чем я сам себя знаю.

Движимая быстрым порывом, она нежно поцеловала его в щеку.

— Итак, вы отправились в море в поисках счастья, — подсказала она.

Он пристально посмотрел на нее, прежде чем продолжить.

— Фортуна нашла меня на Дьявольской панихиде, где я довольно быстро поднялся по служебной лестнице, доказав свою полезность Ладье. В конце концов у нас образовалась дружеская связь. Грач насильно добивался вещей, и я весьма наслаждался этими вещами. Для меня пиратство началось, как прилив жизнеутверждающего веселья. Свобода никого не называть королем и ни одну страну своим домом. И потом, речь шла о чем-то большем, чем я сам. Месть той самой системе, которая все еще отнимала свободу у других. Моря — такое опасное и дикое место… не только из-за природы, но и из-за людей, которые перемещают товары по всему миру. Именно трагическая история Грача, так сильно привязала меня к