Возможно, думала Тиффани, кусая локти, эта пастушка была для бабушки как жестокая насмешка. Фигурка словно говорила: «Вот какой должна быть настоящая пастушка!» Юной и прекрасной девушкой, а не старухой в грязном платье и огромных башмаках, закрывающей голову и плечи от дождя старым холщовым мешком. Пастушка должна сверкать, как звёздочка в ночи. Тиффани не хотела, никогда не хотела сказать ничего такого, но, быть может, её подарок сказал матушке Болен, что она, матушка… недостаточно хороша.

А спустя несколько месяцев матушка умерла, и с тех пор всё пошло наперекосяк. Родился Винворт, а потом ещё баронский сын пропал, и выдалась лютая зима, и старая госпожа Клацли умерла в снегу.

Пастушка не шла у Тиффани из головы. Поговорить об этом ей было не с кем — одним некогда, другим неинтересно. У всех своих забот по горло. Они сказали бы, что переживать из-за фарфоровой пастушки… глупо.

Несколько раз Тиффани уже готова была разбить фигурку вдребезги, но не смела — заметят ведь, объясняй потом…

Теперь-mo она уж точно не сделала бы матушке Болен такого дурацкого подарка. Теперь она выросла.

Она помнила, что бабушка иногда улыбалась, глядя на пастушку. Если бы она тогда сказала хоть что-нибудь! Но матушка Болен любила помолчать.

А теперь вот оказалось, что она водила дружбу с толпой маленьких человечков, которые носятся по холмам и приглядывают за овцами, потому что тоже любят матушку Болен. Тиффани моргнула. А ведь всё правильно…

В память о матушке Болен пастухи оставляют у останков её кибитки табак. И в память о матушке Болен Нак-мак-Фигли оберегают стада. Всё правильно, всё работает, хотя и без всякого волшебства. Но это означает, что бабушки больше нет…

— Туп Вулли! — сказала Тиффани, глядя прямо на пикета, извивающегося в хватке Явора Заядло, и изо всех сил стараясь не расплакаться.

— Мффф?

— Явор Заядло сказал правду?

— Мффф! — Туп Вулли яростно задрал и опустил брови.

— Господин Фигль, будьте добры, отпустите его, — попросила Тиффани.

Туп Вулли обрёл свободу. Явор Заядло смотрел на Тиффани испуганно, но Туп Вулли был и вовсе в ужасе. Он стащил с головы плоскую круглую шапочку и выставил её перед собой, словно щит.

— Всё это правда, Туп Вулли? — спросила Тиффани.

— Ой-ёи-ёи…

— Просто скажи: да или… скажи, ах-ха или нае, пожалуйста.

— Ах-ха! Всё так! — выпалил Туп Вулли. — Ой-ёи-ёи…

— Хорошо, спасибо. — Тиффани шмыгнула носом и попыталась незаметно сморгнуть слёзы. — Я поняла.

Фигли напряжённо таращились на неё.

— И ты не бу рвать-метать? — осторожно спросил Явор Заядло.

— Нет. Всё… правильно. Всё работает.

По пещере эхом разнёсся шелест — сотни маленьких человечков перевели дух.

— Видали? Она не спревратила меня в кукарачу! — гордо осклабился Туп Вулли. — Я грил с каргой, и она не заглазила меня косо-накося! Она мне лыбилась! — Он широко улыбнулся Тиффани и добавил: — А ты бум-бум, барышня, что ежли перевертать эту картинксу с капитаном, то можно узырить голу ба… мфф, мффф!

— Ой-ёи, увалень я неуклюж, опять тебя чуть не придушнул! — сказал Явор Заяло, крепко зажимая рот Вулли.

Тиффани хотела заговорить, но тут у неё странным образом зачесалось в ушах.

Под сводом пещеры проснулись и поспешно выпорхнули в дымовое отверстие летучие мыши. У дальней стены что-то происходило. Фигли откатили в сторону то, что Тиффани сначала приняла за большой круглый камень, — это оказалась дверь, за ней открывался проход. Уши её уже хлюпали, как будто из них стала вытекать сера. Фигли выстроились в два ряда, образовав коридор между нею и дверью.

Тиффани ткнула жаба пальцем:

— Что такое кукарача? Или мне спокойнее будет не знать?

— Таракан, — объяснил жаб.

— Да? Звучит… немного странно… А кстати, что это за писк?

— Мы, жабы, высоких звуков не различаем. Но может быть, это вон тот парень пищит.

Из круглой норы в дальней стене торжественно шёл Фигль. Из-за его спины пробивался слабый желтоватый свет — Тиффани смогла различить его только потому, что глаза уже привыкли к полумраку.

На голове новоприбывшего пикета не было ни одного рыжего волоска, все седые. Он был довольно высоким для Фигля, но худым, как зубочистка. В руках он нёс какой-то кожаный бурдюк, щетинившийся дудками.

— Ого! Немногим людям довелось увидеть такое и остаться в живых, — сказал жаб. — Он играет на визжали, её ещё называют мышиной волынкой!

— У меня от его музыки в ушах зудит! — сказала Тиффани, стараясь не обращать внимания на два округлых ушка, сохранившихся на бурдюке.

— Очень высокие тона, понимаешь? — пояснил жаб. — Пикеты, разумеется, слышат звуки иначе, чем люди. Думаю, он ещё и их боевой поэт.

— Воспевает в стихах их доблесть в бою?

— О, нет. Читает стихи прямо на поле боя, для устрашения противника. Помнишь, как много значения Фигли придают словам? Ну так вот, когда опытный гоннагл начинает декламировать, у противника лопаются уши. О, похоже, всё готово к твоему приёму.

И в самом деле, Явор Заядло уже стучал по носку её ботинка.

— Кельда бу грить с тобой, хозяйка, — сказал он.

Музыкант перестал играть и почтительно занял позицию у входа. Тиффани чувствовала: тысячи крошечных глаз напряжённо таращатся на неё.

— Особая овечья притирка, — прошептал жаб.

— Прости, что?

— Возьми её с собой, — посоветовал он. — Это будет хороший подарок.

Под взглядами пикетов Тиффани снова легла на живот и поползла к норе в дальней стене. Жаб цеплялся, как мог. Подобравшись ближе, она поняла, что камень, который раньше закрывал вход, — вовсе не камень, а щит, круглый, сине-зелёный, очень старый. Нора за ним оказалась достаточно широкой, чтобы Тиффани могла проползти, но ноги пришлось оставить снаружи — в пещере, куда привела нора, она целиком бы не поместилась. Не потому, что пещера была маленькая, а потому, что слишком много места занимала кровать кельды (впрочем, не такая уж и большая) и рассыпанное, разбросанное, наваленное грудами золото.

Блик, блеск, блистание, лоск…

Долгими часами, сбивая масло, Тиффани много думала о словах. В словаре она нашла «звукоподражание» — так называются слова, которые звучат похоже на то, что они обозначают, например ку-ку. Но, по мнению Тиффани, должно быть ещё и слово для слов, которые звучат так же, как звучало бы то, что они обозначают, если бы оно могло звучать.

Блик, например. Кто-нибудь открывает окно, и на миг свет бьёт в глаза, и если бы он звучал, то звук был бы: «Блик!» А когда много бликов намешано в кучу, например в мишуре, они блистают: «Блист-блист-блист!» Хорошо отполированная поверхность, намеренная сиять целый день, поёт: «Блеск!» А «лоск!» шипели бы вещи, сверкающие богато и маслянисто.