живут не рассудком, как бухгалтеры и юристы, а ощущениями, они ловят своими душами цайтгайст — дух времени, силовые линии эпохи — и первыми улавливают изменения. Они как кошки, чувствующие приближение катаклизмов или весны, видящие и провожающие взглядом невидимое, играющиеся с тенями и существами потустороннего мира. Не могу сказать, что экспозиция представляет собой тотальную инсталляцию в кабаковском смысле, вроде как воссозданную дуэтом Ильи и Эмилии маленькую комнатёнку в коммунальной квартире, откуда задроченный советскостью маленький человек сбежал в бесконечный и недокучливый космос.

Скульптуры, на мой взгляд, представляют собой высказывания, которым ещё предстоит быть выстроенными в связный текст, в некий дискурс, в некое эссе на тему, которая будет сформулирована позднее. В комментирующем выставку тексте историка искусств Владимира Левашова, написанного с большим пониманием и проницательностью, деформированность панькинских объектов противопоставляется античной калокагатии. Под которой досократики, а потом Сократ, Платон и Аристотель, подразумевали идеальный баланс физического и духовного — гармонию совершенного тела с совершенной душой. Известен легендарный случай, когда скульптор Пракситель ваял Афродиту и в качестве модели использовал свою боевую подругу гетеру Фрину. Её за это позирование обвинили в святотатстве. Будучи не в состоянии оправдать себя словами, Фрина скинула с себя одежды и тут судьи потеряли всю нить обвинения — они, воспитанные в дискурсе калокагатии, решили, что в столь совершенном теле не может быть несовершенной и греховной души. В настоящее время мы можем судить о Фрине по скульптурам Афродиты Книдской.

Так вот, тут наша история, как любит говорить любимица американского и русского народов Дженнифер Псаки, закольцовывается (circle up). У объектов Алексея Панькина, которые, по выражению Жиля Делёза, являются телами без органов, деформированы или отсутствуют конечности. Сам художник даёт отсылку к нашему восприятию античности — отсутствие красок на скульптурах, равно как и отсутствие множества конечностей, никак не умаляет их эстетических достоинств и никак не мешает нашему восприятию этих культяпок как эталонов прекрасного. Соответственно, у Панькина в ход пошла бензопила, как резня в моём родном Техасе. Панькин пошёл дальше Микеланджело, отсекая не только всё лишнее, но и то, что до недавнего времени считалось вполне уместным и немешающим.

Отметим две несопряжённые меж собой тенденции, которые сплелись в объектах Панькина. Сознательные деформации и усекновения конечностей в изобразительном искусстве появились не только у Гойи в сценах насилия, но и во вполне сексуальных и жизнелюбивых картинах нимфомана Эгона Шиле, в утончённо-извращённой эстетике педераста-мазохиста Фрэнсиса Бэкона, конечности добавлял и убавлял Осип Цадкин, их всячески деформировали Пикассо и Баския и напрочь отсекает от беременных тел Трейси Эмин. Её коллега Дэмиен Хёрст сдирает с конечностей кожу и покровы плоти, так и вообще рассекает тела пополам, издеваясь над постмодернистскими заморочками Делёза, демонстрируя тела, полные органов, в ёмкостях с формальдегидом. К слову, Ганнибал Лектер держал органы без тел в банках с формальдегидом, а свежие органы, вынутые из тел, становились объектами кулинарного искусства. То есть это тренд, тенденция номер один, которая проявлена в искусстве последние 100 лет.

И вот вторая тенденция, которой всего несколько лет; на Западе она именуется инклюзивностью. Это означает, что людей, далёких от ветхих идеалов калокагатии, тоже следует включать в гражданский оборот без всяких ограничений. То есть всех хромых, больных, увечных, дефективных, убогих и неадекватных следует наделить всеми теми же возможностями, что и полноценных. Эта тенденция выросла сначала из борьбы за равноправие представителей негроидной расы с нордическими народами, потом из борьбы за признание мужеложества нормой, затем из сражений за наделение меньшинств привилегиями и преференциями. Логично, что теперь идёт борьба за нахлобучивание неполноценных граждан (в устаревающем, разумеется, понимании) всем пока ещё белым и гетеросексуальным платёжеспособным слоям населения; из объектов жалости, сострадания и милости они получили статус объектов повышенной финансовой ответственности и моральных обязательств. В США работодатели обязаны трудоустраивать меньшинства и инвалидов, иначе им мало не покажется.

Эти идеи начали вдалбливать в сознание детей в начале 21 века. Если посмотреть на суперпопулярные мультики и фильмы для детей, собравших миллиарды долларов в мировом прокате, то окажется, что во многих из них главные действующие лица — неполноценные, с врождёнными или приобретёнными дефектами. Например, рыбка Немо ("В поисках Немо", 2003 год) страдает фокомелией, недоразвитостью одной из конечностей — один плавник нормальный, другой маленький; подруга Немо рыбка Дори ("В поисках Дори", 2016) вообще слабоумная от рождения. Герои перевоссозданного в 2019 году "Короля-Льва" — сплошь кастраты, непонятно, откуда и них детёныши. Главный герой "Аватара" (2009) — инвалид-колясочник. В фильме про несмешного и неостроумного клоуна-неудачника "Джокер" (2019) явно прослеживается подтекст, что главный герой — латентный пассивный педераст, которого никто не любит и не хочет, ни мужики, ни бабы.

Соответственно, эти идеи растворяют в воздухе всякие инженеры-отравители человеческих душ, а тонко настроенные и остро чувствующие художники это всё вылавливают и превращают в арт-объекты. Как мы помним из истории искусств, самые интересные произведения создавались на сломах эпох, например, в преддверии Первой и Второй мировых войн. Лучи социальных идей философов, будучи профильтрованными, отредуцированными и отредактированными политическими лидерами, преломлялись потом в виде красок на холстах, и выставлялись на выставках типа "Дегенеративного искусства". То, что считалось дегенеративным, упадническим, на самом деле было мейнстримом и потом всегда одерживало безоговорочные и сокрушительные победы не только в университских лектроиях, но и на вечерних аукционах "Кристи" и "Сотби".

Такие аутсайдеры как Дюбюффе, Бэкон и Баския, в нынешнее время стоят запредельных денег и намного более желанны и востребованы толстосумами и музейными институциями, чем Брейгель, Рубенс или Тициан. Прекрасное как таковое либо утратило свой смысл, либо перестало восприниматься прекрасным. Настоящих понимателей искусства давно уже подташнивает от пасторальных пейзажей и натуралистичных натюрмортов; нормальные и правильные люди уже давно эту фигуративную мазню не держат за искусство. Лично я бы не повесил у себя дома ни Шишкина, ни Айвазовского, и на это есть две причины — они мне не нравятся, это раз, и перед нормальными людьми было бы стыдно, это два. Другое время, другая эстетика, другое прекрасное.

Надо просто принять, что бороться с новыми трендами бесполезно. Да, фокомелия как новая калокагатия, увечность как новая норма — это не пропаганда дефективности как новой красивости, а лишь отражение духа эпохи, находящейся на новом сломе исторических эпох. А что ещё художник может выловить из воздуха? И что ещё он может изобразить, если форматирование тела как целокупной и гармоничной системы, где всё ладно друг к другу подогнано и работает сообща, уже не комильфо, и