— Спасибо, Калеб. Мне нужно было услышать это. Я знаю, что неидеальна и никогда не буду нормальной.

— Мэгги, никогда не говори так, хорошо?

— Но…

— Никаких возражений. Ты здесь, рядом со мной, и я ни черта не заслуживаю твоего внимания, не говоря уже о твоей поддержке. Я лгал тебе, обманывал, бросил тебя.

Почему ты здесь, со мной, находится за пределами моего понимания.

— Ты знаешь, почему я здесь, — сказала я. — Я верю в тебя.

— Да, хорошо, что это делает хоть один из нас.

Ни говоря больше ни слова, он обнимает меня и держит в своих руках очень крепко.

— Мне так жаль, что я лгал тебе, — прошептал он.

— Я знаю.

Чувствуя безопасность рядом с Калебом, обнимающим меня, я позволила себе расслабиться и стать действительно сонной.

Он убрал с моего лица выбившиеся волосы. Последнее, что я помню, как Калеб, слегка дотрагиваясь, рисует случайные узоры на моих руках, ногах и спине. Это было так хорошо, что я позволила себе ускользнуть в сон.

Он не изменился. Он тот же самый мальчик, которого я полюбила еще в Раю.

Я люблю тебя.

Слова крутятся на кончике языка, и губы практически складывают слоги, но я не успеваю произнести их, мои веки опускаются, а Калеб нежно гладит мои волосы, снова и снова.

Утром я просыпаюсь и вижу его, наблюдающего за мной.

— Доброе утро, — говорю я, потягиваясь. Моя нога дает знать о сне на грубой древесине, но я пытаюсь скрыть боль от него. — У нас уже есть план?

— Да, есть, — отвечает он. — Но он тебе не понравится.

Глава 17

Калеб

Мэгги садится и прикусывает нижнюю губу. У нее в волосах застряли маленькие деревянные опилки и глаза налились кровью.

— Не думаешь ли ты, что нам стоит обсудить план вместе?

— Нет, — упорно говорю я.

— Почему нет?

— Потому что ты не разумна.

— Прошу прощения, — говорит она, с каждым словом из ее волос выпадают опилки.

— Но вообще-то, я — та, которая спала прошлой ночью. А ты не спал. Я голосую за то, что я разумна и за то, что бы обсудить этот план вместе.

Я стою и протягиваю ей руку.

— Ты никогда не была разумной. И прежде чем снова просить прощения, ты была той, кто сбежал со мной посреди ночи, только с одним рюкзаком забитым вещами.

Она берет меня за руку и позволяет помочь ей подняться. Могу сказать, что она не устойчива, так что я обнимаю ее за талию и поддерживаю, пока ее тело не приспосабливается. Когда она встала ровно, я отпустил ее. Она сложила руки на груди и задрала свой прямой аристократичный нос вверх. В замке было очень мало места, так что наши тела касались друг друга.

— Это не было неразумным. Быть здесь, с тобой — сознательный риск.

— Сознательный? — Спросил я, со скептицизмом в голосе.

— Просто забудь об этом.

Она подняла свой рюкзак и схватила меня за руку, для поддержки вылезая из замка. Было еще рано, но несколько мам с детьми уже были в парке. Они неодобрительно поглядывали на нас, словно нас поймали дурачившимися в стенах замка.

— Так что у тебя за план, который мне не понравится?

— Расскажу тебе его позже, — сказал я.

— Ты только оттягиваешь неизбежное.

— Я знаю. Я хорош в этом.

Могу сказать, что нога Мэгги не сгибается, она идет медленно и сначала ступает левой ногой. Черт, хотел бы я забрать ее боль себе. Это отстойно — знать, что она всю жизнь будет хромать. Злость на мою сестру, за то, что она сделала с Мэгги, проносится через меня. Если бы не безответное решение моей сестры сесть за руль этой машины пьяной, возможно она бы не повернула в сторону с такой силой, когда эта белка выпрыгнула перед ней и Мэгги не попала бы под машину. Я могу играть в игру «что если» вечно, но это не сможет изменить тот факт, что Мэгги единственная, у кого навсегда останутся физические последствия с той ночи.

— Тебе нужно присесть? — спрашиваю я, мысленно пиная себя, за то, что поставил ее в такую ситуацию.

— Я в порядке. Прогулки обычно помогают облегчить спазмы.

Я беру у нее рюкзак и перекидываю его через плечо, рядом с моим. Я качаю головой, наблюдая за ее борьбой. Она останавливается и кладет руку себе на бедро.

— Не смотри на меня так.

— Как так?

— Как будто ты винишь себя. Мы оба знаем, что… хорошо, вообще-то сейчас все в «Перезагрузке» знают, что это все была не твоя вина, хотя ты и расплачиваешься за это практически в течение почти двух лет.

В ее взгляде столько жалости, что мне становится не хорошо, где-то в моих кишках.

— Просто покажи мне место, где я смогу сходить в ванну и съесть что-нибудь на завтрак. Я умираю с голоду. У меня есть около двухсот долларов, что бы израсходовать их, прежде чем нам придется просить милостыню.

Ее слова, словно нож, пронзают меня насквозь.

— Ты не будешь просить милостыню. Никогда. Поняла это? У меня есть около двадцати баксов. Затем, я что-нибудь придумаю.

Только лишь одна картина того, как она просит что-либо, возникшая в моей голове, заставляя покрыться кожу мурашками.

— Я пошутила, говорит она, удивив меня насмешкой, — Я не из рода попрошаек.

— Прости, — говорю я.

Прости за то, что слишком остро отреагировал. Жаль, что я поставил ее в эту ситуацию.

Прости, за каждый хреновый случай.

Мы проходим пару кварталов, пока не добираемся до «У Пита» — маленькой закусочной, которая вероятно обречена быть с жиром, плесенью и запятнанной плиткой на потолке, но у них есть ванна и гадкая дешевая еда, то что нам нужно.

После того, как мы сели в кабинку, Мэгги ушла в ванну. А я сижу, сложа руки, и думаю, как я собираюсь рассказать ей новости о моем плане.

Я огляделся вокруг на два занятых стола. Парень в порванной фланелевой рубашке стоял, попивая чашку кофе около стойки. Старик сидел один в другой будке, смотря в окно, в то время как медленно, один за другим, по кусочкам ел хлеб. Интересно, он смотрит в окно, ожидая кого-то… или смотреть в окно лучше, чем вспоминать, что он обедает сам с собой.

А, может быть, он вовсе и не смотрит в окно. Может, он мечтает о какой-то девушке, которую любил и потерял. Я не хочу стать