Когда я была маленькой, мои родители и мы с сестрой целые дни проводили на пляже. Мы уходили ранним утром с сумкой-холодильником и зонтами и возвращались, напитавшись атмосферой счастья и радости. Это были обычные, ничем не примечательные моменты, которые становятся волшебными, когда воскрешаешь их в памяти. Мы все были как дети, когда подбегали к воде и ждали хорошей волны, чтобы броситься в нее до того, как она разобьется о берег и превратится в пену. Рот забивал песок вперемежку с соленой водой, но нас это не останавливало, и мы снова и снова возвращались. Я вспоминаю смех моего отца, его мощную спину, которую мы брали приступом с криком: «На абордаж!», его большие сильные руки, которыми он вытаскивал нас из высоких гребней волн, его прилипшие ко лбу волосы, когда он выныривал из воды. Вспоминаю, как он обхватывал мать за плечи, подталкивая ее к океану. Я очень многое помню, но многое уже стерлось из памяти.

У меня в мозгу есть особое отделение, ящичек с надписью «Папа», который я всякий раз бережно открываю, чтобы не повредить хранящиеся в нем воспоминания, потому что хочу продлить им жизнь. Но досье, которые в нем хранятся, очень хрупкие. Они стираются со временем, изнашиваются и распадаются. Наша память – это карандашный рисунок на бумаге. Если бы не было видео, я бы уже не могла представить, каким был его голос. Без фотографий я бы не сумела воскресить в памяти его взгляд. Давно пора изобрести устройство, на которое при помощи USB разъемов можно было бы переносить наши воспоминания.

У самой кромки воды маленький мальчик в бейсболке и солнечных очках играет с матерью в мяч. Всем своим видом он выражает недовольство игрой партнерши – каждый раз, когда она ударяет по мячу, тот отлетает на несколько метров дальше. Что мальчик только не делал, чтобы поймать его на лету: он и подпрыгивал, и бежал за ним, и погружался в воду, но все напрасно – в конце концов он подбирал его с мокрого песка. Одно из двух: либо его учили играть в мяч неповоротливые ламантины, либо это была специальная техника, избранная матерью, чтобы он оставил ее в покое. Подобная хитрость хорошо мне известна, и я также прибегала к ней, когда переживала неблагодарный период взросления. Когда наступала моя очередь мыть посуду, я старательно забрызгивала стены кухни и оставляла следы засохшей еды на тарелках. В тот день, когда мое имя почти исчезло из списка ежедневных дежурств, я наслаждалась победой. Правда, одновременно моя сестра вдруг разучилась пользоваться пылесосом.

Маленький мальчик, видимо вконец раздосадованный неловкостью матери, изо всех сил ударил по мячу, который упал позади женщины. Она повернулась, я увидела ее лицо и сказала себе, что она удивительно похожа на мою сестру, если приглядеться – вылитая ее копия, и даже – поверить невозможно – она тоже левша. Странные бывают совпадения. Моему размягченному на солнце мозгу понадобилось почти полминуты, чтобы осознать, что женщина с ребенком, играющие в мяч в нескольких метрах от меня, – моя сестра и мой крестник.

В тот же миг мое сознание раздвоилось. Его разумная часть, та, что не пытается спрятаться в банке с «Нутеллой» при малейшем недоразумении, сразу же ощутила желание зарыться в песок. Другая часть была готова броситься к Кароль и сказать ей, как мне ее не хватает и как я нуждаюсь в ней. К счастью, телу, для того чтобы действовать, требуется единодушие.

Какое-то время я не шевелилась, прячась за темными стеклами очков. Было приятно видеть сестру, пусть даже в нескольких метрах от меня – один ее вид придавал мне сил и обещал поддержку. Я вспоминала, как она прижималась ко мне, когда на экране умирала мама олененка Бэмби. Я была старше, но чаще именно она служила мне жилеткой, в которую я могла выплакаться.

Я знала, что она умеет держать язык за зубами. Если я объясню причины моего пребывания здесь, она поймет и будет уважать мой выбор. Она не скажет матери, что я здесь. Она постарается не нарушать мое одиночество, но придет на помощь, как только возникнет необходимость. Искушение заявить о себе тем сильнее, что мне и без того давно хочется позвонить ей и все рассказать. Ведь Кароль – моя лучшая подруга. Мы перезваниваемся часто, насколько это возможно, а хочется, чтобы это случалось еще чаще. Она все знает обо мне, а я – о ней.

Достоинство моей сестры в том, что она будет нас любить всегда. Иногда она не согласна с нами, иногда осуждает нас, может быть, ей хотелось бы иметь другую сестру, особенно когда мы в ссоре, но она всегда будет испытывать глубокую привязанность к тем, с кем живет с рождения. Когда я с ней, мне не нужно притворяться. Я могу сбросить с себя все наносное и быть самой собой. Моя сестра – это настоящий друг.

Если я ее попрошу, она станет моей сообщницей, но я этого не сделаю. Потому что единственное, что вызывает в ней отвращение, – ложь. Я не могу просить ее врать нашей матери. Так что вопрос отпадает сам собой.

Но проблема в том, что за игрой в мяч они приблизились ко мне на опасное расстояние. Не уверена, что мои очки долго будут вводить ее в заблуждение. А если я встану, она наверняка узнает меня. Нужно другое решение.

Можно сбежать, повернувшись к ним спиной.

Можно прокопать в песке ров и уползти от них.

А еще можно зацепиться за лапы пролетающей чайки, чтобы она унесла меня далеко-далеко отсюда.

Но в любом случае нужно что-то делать. При ближайшем рассмотрении самое простое решение кажется самым правильным. Я отворачиваюсь, подбираю туфли и сумку и, дождавшись, пока сестра повернется ко мне спиной, отхожу подальше от них.

34

– Как вы себя чувствуете? Произошло ли у вас что-нибудь новое с нашей последней встречи?

Как обычно, Леон ведет себя высокомерно и не считает нужным ответить. Каждую неделю я экспериментирую с подходом к нему – и каждый раз наталкиваюсь на стену. Он не психопат, а психологи хороши только для психов. Ему ничего ни от кого не нужно. Он хочет, чтобы его оставили в покое, и если он поселился здесь, то только затем, чтобы не заниматься кухней и хозяйством, потому что его жены больше нет с ним. Я действую ему на нервы и мешаю. А когда наши беседы начинают раздражать его, он ведет себя так, будто меня вообще нет рядом.

Я долго колебалась, прежде чем поставить точку в наших сеансах. В конце концов, он не испытывает в них необходимости и у меня нет причин заставлять его исповедоваться передо мной. Но благодаря своему собачьему нюху, я чую людей, которые под внешней непробиваемостью нуждаются в помощи. Я убеждена, что за сарказмом Леона скрываются боль и страдания, которые я хотела бы облегчить, и неважно, к каким ухищрениям мне придется прибегнуть.

Я все заранее продумала. Идея нанести ему этот удар пришла мне в голову во время нашей последней встречи, когда он сидел в своем любимом массажном кресле и водил глазами по планшету, время от времени издавая удовлетворенные возгласы. Я твердо решила выиграть партию в игре, которую он мне навязал.