Он полулежал на диване и даже не ответил на мой вопрос. Все шло так, как я предполагала. Я встала с деревянного стула, который он соблаговолил предоставить мне, и молча устроилась в его любимом массажном кресле. Уголком глаза я видела, что он поднял голову и принялся наблюдать за мной. Я едва сдержала улыбку. Все идет по плану. Пора переходить к следующему этапу.

Я демонстративно вытащила из кармана смартфон. Леон привстал. Сейчас он увидит, с кем связался. Поставив звук на полную громкость, я дотронулась до цветного квадратика, чтобы начать игру в «Кэнди Краш». Экран заполнился разноцветными леденцами, которые мне предстояло собрать в определенном порядке, чтобы заработать призовые очки. Из смартфона неслась целая какофония звуков. Я чувствовала, что Леон умирает от желания узнать, что на меня нашло. Но если он откроет рот, то нарушит пакт молчания, который заключил сам с собой. Что перевесит? Гордость или любопытство?

Он обошел стол и сел на деревянный стул напротив меня. Я не отрывала глаз от экрана. Несколько минут он молчал, потом, повернув гладкое после лифтинга, без единой морщинки лицо к окну, заговорил:

– Я был приемным ребенком. Мать оставила меня в середине января голенького на паперти церкви. Мне было всего два дня от роду. Жизнь в приюте была невеселой. Мы все были обязаны неукоснительно соблюдать расписание. За малейшую провинность наказывали. Наказаний вообще было много, а любви – мало. В шесть лет меня усыновила семья булочников. Переехав к ним, я уже на следующий день начал работать. Я вставал в четыре часа утра и выпекал хлеб, за который мой приемный отец получал восторженные похвалы. Если, к несчастью, я не мог удержаться и съедал кусок хлеба, меня на весь оставшийся день запирали в стенном шкафу вместе со старой обувью. В шестнадцать лет я оказался в Париже. Несколько дней я жил на улице, а потом мне выпала неслыханная удача. Удачу звали Мариз.

На мгновение он умолк. Я его не торопила. Если бы я сразу поняла, что нужно изобразить безразличие, чтобы его разговорить, я бы выиграла время. Если хочешь чего-то добиться от Леона, нужно попросить его о противоположном. Я давно об этом догадалась, но не могла даже предположить, какую жизнь он прожил. Значит, он стал таким неуживчивым не из-за привилегий, свойственных его статусу, а наоборот. Под элегантным костюмом неприятного старика скрываются глубокие травмы. Как же я не разглядела в нем очевидного? Я даже спросила себя, не ошиблась ли я в выборе профессии.

– Мариз и я, мы были счастливы, – после долгого молчания продолжил Леон свой рассказ. – Мы добились процветания небольшого предприятия, которое досталось нам от ее родителей. Мы превратили скромную компанию районного масштаба в международный холдинг, где работало более тысячи человек. Все режиссеры знали, что нам нет равных в организации спецэффектов. Мы сотрудничали с самыми великими, я и сейчас регулярно общаюсь со Стивеном по имейлу… Спилберг, вы, наверное, слышали о нем?

Разумеется, не только слышала, но и знакома. А у вас случайно не найдется телефона Брэда Питта?

– Мы много путешествовали, – продолжал он, не дожидаясь моего ответа. – Деньги текли рекой, и наше состояние достигло нескольких миллионов франков. У нас было трое замечательных детей. Потом звезда, дарившая нам счастье, погасла. За один год мы потеряли двух младших детей. Если бы вы знали, как тяжело видеть, как страдает и угасает плоть от плоти твоей. Мариз не выдержала удара и ушла вслед за ними через несколько месяцев. Мы остались вдвоем с моим старшим сыном. Все пережитое так повлияло на него, что я должен был всерьез заняться его здоровьем. Пришлось продать компанию.

Он промокнул глаза.

– Потом я женился еще два раза, но так и не был счастлив. С течением лет мое сердце все больше и больше ожесточалось. Я знаю, что со мной нелегко, что я ворчу по поводу и без повода, но это мой способ защиты. Когда привязываешься к людям, страдаешь. Я больше не хочу никого любить и не хочу, чтобы меня любили. Есть люди, которые клянутся себе никогда больше не заводить собаку, когда умирает их прежняя. Так и я поклялся себе никогда ни с кем не связывать свою жизнь.

– Разве вы не чувствуете себя одиноким?

– Я не одинок, со мной живут мои воспоминания. У меня есть сын, который навещает меня, по крайней мере, два раза в неделю. А теперь я жду конца… К счастью, благодаря современным технологиям время бежит так быстро! – проговорил он, указывая на планшет.

– Можно сказать, что вы талантливы: под вашим панцирем и не разглядишь, какую драму вы пережили.

Он улыбнулся – впервые я увидела его улыбку. Если бы не швы, сдерживающие его мимику, он был бы похож на добродушного дедушку.

– Мне приходилось тесно общаться с актерами, и я у них кое-чему научился.

– В любом случае я приношу вам свои извинения. С первого моего дня здесь я была неприветлива с вами. Мне не хватило терпения. Я догадывалась, что на самом деле вы гораздо лучше, чем хотите казаться, но не подозревала, что у вас была такая тяжелая жизнь… Вы не сердитесь на меня?

Он посмотрел на часы.

– Сеанс окончен, не правда ли?

– Да, наш еженедельный сеанс закончился. Но я хотела бы убедиться, что вы не сердитесь на меня.

Он встал и направился к двери.

– Я совсем не злюсь на вас. Наоборот, я вам очень признателен.

Я улыбнулась с облегчением. Он продолжал:

– Мне даже хочется вас поблагодарить. Вы мне доставили несколько исключительно приятных моментов!

– Все нормально! Это моя работа!

– Нет, нет! Я настаиваю. Давно я так не веселился.

– Веселился? – спросила я озадаченно.

– Да, мне было очень весело. Если бы вы видели вашу физиономию, когда я вам рассказывал эту слезливую историю, достойную «Отверженных», вы бы тоже посмеялись. Как вы все-таки наивны!

Я была ошарашена. Мне снова захотелось пригвоздить его к позорному столбу. Ему бы подошло быть держателем для туалетной бумаги.

– Вы все выдумали?

Он усмехнулся на меня с довольным видом.

– Мадемуазель, посмотрите на меня. Разве я похож на человека, который понес тяжелые утраты и был оставлен кем бы то ни было в этой жизни?

Я стиснула зубы, эмоции захлестнули меня и искали выход.

– Вы – нет, но ваш мозг, видимо, понес тяжелую утрату, лишившись лучшей своей части.

Я поспешила прочь из его студии, чтобы не сказать лишнего. Иногда под панцирем скрывается еще один, такой же непробиваемый.

35

Я всегда просыпалась с трудом.

С раннего детства мое пробуждение проходило по определенному ритуалу. Он начинался с приходом матери минут за двадцать до того, как мне нужно было вставать. Гладя меня по голове, она тихонько шептала мое имя. Потом на сцене появлялся отец, настроенный более решительно. Он открывал ставни, сбрасывал с меня пуховое одеяло, вызывая потоки нытья и недовольства с моей стороны. Напрасно я сопротивлялась, напрасно надеялась, что если очень сильно захотеть, то и мать, и отец, и начавшийся день вдруг исчезнут на несколько часов из моей жизни. Я всегда проигрывала этот бой. Вести борьбу с утром было бесполезно: оно было сильнее меня.