1855

Петербург

Памяти Е. М<илькеева>

Et-si interiissent – vile damnum[38].

Глядит эта тень, поднимаясь вдали,

Глазами в глаза мне уныло.

Призвали его из родной мы земли,

Но долго заняться мы им не могли,

Нам некогда было.

Взносились из сердца его полноты

Напевы, как дым из кадила;

Мы песни хвалили; но с юной мечты

Снять узы недуга и гнет нищеты

Нам некогда было.

Нельзя для чужих забывать же потреб

Всё то, что нам нужно и мило;

Он дик был и странен, был горд и нелеп;

Узнать – он насущный имеет ли хлеб

Нам некогда было.

Вели мы беседу, о том говоря,

Что чувств христианских светило

Восходит, что блещет святая заря;

Возиться с нуждой и тоской дикаря

Нам некогда было.

Стоял той порой он в своем чердаке, –

Души разбивалася сила, –

Стоял он, безумный, с веревкой в руке…

В тот вечер спросить о больном бедняке

Нам некогда было.

Стон тяжкий пронесся во мраке ночном…

Есть грешная где-то могила,

Вдали от кладбища, – на месте каком,

Не знаю доселе; проведать о том

Нам некогда было.

1855

Петербург

Н. П. Б-ой

Не хочу восставать негодуя

Я на них и их светский устав,

На предательство их поцелуя

И на ярость их лютых расправ.

Пусть беду беспощадней разврата

Их клеймит неоспоренный суд;

Пусть они на несчастного брата

Как на вредного зверя идут,

И, сбирая к веселой ловитве

Круг знакомых, друзей и родни, –

Просят бога, в священной молитве,

Их простить, как прощают они.

Но промолвлю я теплое слово,

Жму с любовью я руку тому,

Кто на скорбь и несчастье другого

Не смотрел как на срам и чуму;

Кто в нем сил не старался остатки

Истребить оскорбленьем своим;

Кто гонимого знал недостатки

И нашел извинение им.

1855

Петербург

Пловец

Посв. Петерсону.

Vae victis![39]

Колыхается океан ненастный,

Высь небесную кроет сумрак серый,

Удалой пловец держит путь опасный

С твердою верой.

Хоть бы бури злость пронеслась над бездной,

Хоть бы грянул гром и волна завыла, –

Прочен челн его, верен руль железный,

Крепко ветрило.

Он с враждою волн спорит сильным спором,

Не проглянет ли хоть звезда средь мрака,

Не мелькнет ли где, над морским простором,

Отблеск маяка?

Высота темна, и пространство глухо,

В небе нет звезды, нет вдали светила.

В грудь тоска легла, онемела духа

Гордая сила.

Не найти пути в этой мгле безбрежной,

Не послать к умам существа живого,

Чрез свирепый шум глубины мятежной,

Тщетного зова.

Он напрасную отложил заботу.

Гуще стелются полуночи тени;

Он улегся в челн, уступая гнету

Тягостной лени.

Волны тешатся и, друг другу вторя,

Злую песнь твердят; всё темно и дико.

Челн уносится по разливу моря…

Море велико.

1855

Петербург

К * * *

Да, я душой теперь здорова,

Недавних дум в ней нет следа;

Как человека мне чужого

Себя я помню иногда.

Остаток силы истощая

В тревоге внутренней борьбы,

Привыкнуть сердцем не могла я

К неумолимости судьбы.

За всё сокрытое мученье,

За всё несчастье долгих дней

Я хоть одно вознагражденье

Просила в гордости своей;

И приближалась беспокойно

К концу тяжелого пути,

И думала, что я достойна

Возмездье жданное найти.

С преступною какой-то верой

Я втайне чаяла чудес

И мерила земною мерой

Я милосердие небес.

Вы помните, средь наших прений

Не раз смутилась я, не раз

Из сердца вырывались пени

И слезы брызнули из глаз;

То было ль первое расстройство,

Затеи праздной головы,

Поэта бедственное свойство,

Как часто повторяли вы?

Что нужды? – Дело не в причине,

Но в разговор разумный наш

Не будет вмешиваться ныне

Уж эта горестная блажь.

Отвергнул ум мой, без изъятья,

Всё, чем тогда смущался он.

В груди – смирённые понятья

И беспрерывный угомон.

Утихла ль вдруг, без перехода,

Я духом? Вследствие чего?

Усилий целого ли года,

Борьбы ли часа одного?

Душевных ли приобретений,

Иль новых, может быть, потерь?

Благоразумия, иль лени?

И легче ли оно теперь?

Оно сперва ли легче было?

Разведать нам какая стать!

Что сердцу тяжко, сердцу мило –

О том не станем толковать.

Оставим вместе, бога ради

Мы всякий суетный вопрос,

И будем восхвалять, как Сади,

Журчанье струй и прелесть роз.

1855

«За тяжкий час, когда я дорогою…»

За тяжкий час, когда я дорогою

Плачусь ценой

И, пользуясь минутною виною,

Когда стоишь холодным судиею

Ты предо мной, –

Нельзя забыть, как много в нас родного

Сошлось сперва;

Радушного нельзя не помнить слова

Мне твоего, когда звучат сурово

Твои слова.

Пускай ты прав, пускай я виновата,

Но ты поймешь,

Что в нас всё то, что истинно и свято,

Не может вдруг исчезнуть без возврата,

Как бред и ложь.

Я в силах ждать, хотя бы дней и много

Мне ждать пришлось,

Хотя б была наказана и строго

Невольная, безумная