Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот я подготовила очередную партию рисунков – штук шесть-семь, и на отдельном листе – описание к ним, в пару предложений. К примеру: «Пермь, 636, вход в спецблок». «Пермь» – это позывной, который дежура всякий раз называли при переговорах по рации. На рисунке – дежур с рацией, я, мои сокамерницы стоим перед дверью в спецблок. Так мы возвращаемся с прогулки. Я выучила и этот позывной, и то, как выглядит эта дверь, буквально наизусть. Так как иногда, пока дежур безуспешно пытается докричаться до кого-нибудь «в эфире», всем нам приходилось там стоять по часу. Ожидая, когда же откроется эта пресловутая дверь.
Мне показалось, что для моей аудитории будет правильным и аутентичным вербализировать эту сцену, озвучив и позывной «Пермь». «Ну а что такого?» – думала я. Ведь все дежура произносили его по всему периметру раз по сто на дню, и ты слышал его и днем, и ночью. «Пермь» – это слово просто забивалось в твой мозг. И оно начинало крутиться в голове, слышаться со всех каналов телевизора – в новостях, программах… И только однажды я услышала позывной «Обнинск». А спустя год с лишним, кстати, «Пермь» заменили на «Амур», ну а следующие позывные я, к счастью, не застала…
На другой картинке была изображена маленькая Фатимка с распущенными мокрыми волосами, стоявшая перед окном в душевой. Окно это было единственным на спецблоке, которое можно было открыть нараспашку. На нем была только одна решетка! Поэтому в теплые деньки мы часто открывали его, чтобы хоть немного подышать свежим воздухом и посмотреть на кусочек неба. Пусть и в клеточку, но без стекла! Вообще, кроме неба и части противоположного корпуса в отдалении, в это окно больше ничего не было видно, так как перед спецблоком стоял серый шиферный забор. Подпись к этой иллюстрации гласила: «Единственное окно на спецблоке, которое открывается вовнутрь, находится в душевой».
Еще одна картинка изображала во всех подробностях то, как устроен досмотровый шлюз СИЗО. С соответствующей подписью. Ну и все такое прочее…
И вот меня вызывают к адвокату. Я выхожу со своей папочкой. Меня обыскивают, досматривают папку. А к тому моменту у меня было не так много бумаг по делу – штук пять, не больше. И среди них, если досматривать тщательно, легко обнаруживались рисунки. И дежур Вася их, увы, обнаружил! Говорит: «Не положено! Оставь в камере!» Но сообразив, что он уже запер камеру, а открывать дверь ему было и лень, и некогда, буркнул: «Сунь туда…» – указав на раскладушку, стоявшую у двери камеры. Он, к счастью, не стал их особо рассматривать, и я засунула рисунки за раскладушку, надеясь, что они доживут до моего возвращения…
Я очень расстроилась. Такое фиаско стало для меня все-таки очень внезапным, оно подзарубило всю мою «миссию»! Шла я со «следки» на спецблок крайне подавленная. Думая только о том, не нашел ли кто рисунки за раскладушкой? Целы ли они? И совершенно забыла про лист с описанием этих рисунков, который остался в тоненькой пачке моих бумаг!
А со «следки» меня вела и досматривала уже дежур-девушка. Мне не знакомая, не со спецблока. Рената, как мне объяснили потом, когда я описывала сокамерницам произошедшее. Эта дежурка была лесбиянкой, и она «крутила» отношения с одной из заключенных. Мне не были интересны все эти пикантности, но это многое объяснило про ее поведение. Ее пацанские манеры, ее какие-то неуловимо нелинейные действия. Нет, она ни в коем случае не выказала ко мне какой-то интерес. Но вот как ни крути – действовала совершенно по другой, отличной от других сотрудников, логике. Именно поэтому она, как я думаю, во время досмотра стала вычитывать мои документы. И это произошло в первый и в последний раз за все мое пребывание в СИЗО! Больше никому и никогда не приходило в голову читать все эти бумажки в моих папках и файлах… А эта Рената берет и изучает лист… с описанием моих рисунков. И на глазах… меняется в лице. От недоуменного до крайне подозрительного. Даже угрожающего!
– Это что? Кто это писал? Для чего? – в голосе Ренаты звенит сталь.
– Это я писала… Так просто, заметки… Я пишу… типа рассказ… – мой голос дрожит и едва слышен.
Блин, блин, блин! Я даже не знаю, что сказать! Покрываюсь холодным потом. Несу какую-то невнятицу и понимаю, что все эти записи – без рисунков – выглядят совершенно не так, как в приложении к ним. А вот как они выглядят?
Тут надо рассказать о событии, которое произошло буквально за неделю до описываемого случая.
Побег из тюрьмы
Одним прекрасным весенним днем гуляем мы, как обычно, во дворике, который, как я упоминала, находится над воротами и шлюзом СИЗО. Гуляем, гуляем и вдруг слышим громкие хлопки. Треск, очень характерный такой. И хорошо знакомый всем нам – пусть и не служившим в армии девочкам, но – по фильмам и сериалам.
– Что это? Стреляют, что ли?
– Похоже на то… Может, опять учения?
– Может…
Поговорили и забыли. А на следующий день Тамара с горящими глазами возвращается со «следки» и рассказывает:
– Помните, вчера стреляли? Так вот – у нас на «шестерке» был побег! То есть попытка!
– Да ладно! Не может быть! Невероятно! – восклицаем мы хором.
– Да точно! Из какой-то мужиковской камеры с общего корпуса. Это даже по телеку показывали. Само задержание сняли на видео…
Надо сказать, что Тамара была главным поставщиком новостей на спецблоке. Во-первых, она несколько раз в неделю выходила на официально разрешенные звонки к маме и регулярно общалась с внешним миром. А во-вторых, она узнавала обо всем, что происходило во внутренней сизошной жизни на «следке». Куда ходила почти каждый день читать тома своего дела. И там, встречаясь со своими подельницами, а также с кучей других знакомых, которыми обзавелась на «шестерке» за два с лишним года, узнавала все наисвежайшие сплетни. И, возвращаясь, подробно делилась услышанным с нами, совершенно изолированными от мира барышнями.
Обычно это были новости о том, у кого начались суды, кому какой дали срок, кто на какую зону уехал, кто приехал, что говорят про амнистию и про «день за полтора», кого из сотрудников уволили, что появилось в магазине, какие новые правила в СИЗО ввели… Нечто будничное и даже повторяющееся. И на фоне этой рутины – новость о всамделишном побеге из