Лицо дочери выражало крайнюю степень огорчения и отчаяния:

– Но мама! У нас спектакль скоро, у меня там роль почти главная!

– Соня, я все понимаю, прости меня, пожалуйста. Но сейчас так нужно, понимаешь? – я обняла ее и уткнулась лицом в шейку.

Кудрявые волосы щекотали нос и щеки, а мне хотелось плакать, и было невыразимо стыдно перед дочерью за то, что ей приходится жить вот так, подчиняясь ритму отца и деда. Я вынуждена лишить ее участия в спектакле, к которому она так готовилась, общения с подружками, да просто возможности побегать по школьным коридорам на перемене. И нет мне никаких оправданий.

– Мам, – Соня гладила меня по голове маленькими ладошками, и от этого еще сильнее хотелось реветь. – Мам, ты не расстраивайся так. Подумаешь, спектакль. Будет еще один.

– Сонька… Сонька, прости меня.

Она тоже заплакала, но я всей душой чувствовала, что это слезы не по отменившемуся так внезапно спектаклю, а от невозможности видеть плачущую мать. Соня росла очень чуткой, мгновенно реагировала на перемены в моем настроении, и мои слезы, хоть видела она их крайне редко, всегда расстраивали ее.

Я постаралась взять себя в руки, выпрямилась и вытерла глаза рукавом кимоно:

– Все, давай не будем плакать. Посмотри на это с другой стороны. Будешь дома, с Галей. Я постараюсь с работы раньше приезжать. Наконец-то закончим шарф для Гали, помнишь, я начала расписывать и забросила? Надо закончить, а то некрасиво.

– А ты меня научишь? – вытирая глаза ладошками, спросила Соня.

– Конечно. И мы с тобой в магазин поедем за специальными красками для ткани, – пообещала я.

– И шелк мне купим?

– Конечно. Как учиться, если шелка нет, что же тогда расписывать?

Переключив мысли дочери на роспись по ткани, я почувствовала себя немного лучше. Действительно, мне стоит побольше времени проводить с ней, постараться увлечь ее хотя бы этой росписью, все лучше, чем девочке учиться махать мечом. Соня же так загорелась этой идеей, что даже отложила книжку, которую собиралась читать перед сном, и мы долго обсуждали, какой именно рисунок она будет переносить на ткань первым. Сошлись на двух белых журавлях, которых Соня нашла в книге японских сказок, и дочь, воодушевленная предстоящими занятиями, уснула, сунув кулачок под щеку. Я погасила ночник и на цыпочках вышла из детской.

Разговор Акелы с папой затянулся за полночь, но я не сомкнула глаз до тех пор, пока муж не пришел в спальню.

– Ты еще не спишь? – спросил он, заметив, что я сижу в постели с книгой.

– Как я могу уснуть?

– Любопытство распирает? – чуть улыбнулся Саша, сбрасывая кимоно на пол и забираясь под одеяло.

– Конечно. Что там у него?

Сашка вытянулся на кровати, закинул руки за голову и, зажмурив глаз, пробормотал:

– А вот черт его разберет, я так и не понял. Но похоже, что под Фиму кто-то копает.

– Опять?!

– Аля, такая жизнь.

– Хорошее оправдание! Жизнь, значит, такая?! – взвилась я, откидывая одеяло и разворачиваясь к мужу лицом.

– А ты что раскричалась? – негромко и спокойно спросил он, не открывая глаз.

– Да раскричишься тут с вами. Ребенок вынужден жить как заложник! Это детство такое счастливое, да?

– Уезжай.

Я опешила:

– Что?!

– Ты слышала. Уезжай в Саратов к тетке, забирай Соню и Никиту – и вперед. Поживи там, пока все утрясется. И у тебя, кстати, в том числе.

– Саша, – я не верила своим ушам. Муж предлагал мне уехать, оставить его здесь, когда вокруг непонятно что происходит. – Ты это серьезно?

– Более чем, – кивнул он, – так всем будет намного проще.

– Ты даешь, – протянула я, все еще ошеломленная его предложением. – Как же ты мог подумать, что я брошу тебя и уеду?

– Разумеется, подумать об этом я не мог, даже не мечтал. Но в глубине души надеялся, что ты прислушаешься к голосу разума. Однако вижу – нет. Голос разума – это явно не твое.

И тут почему-то мне в голову пришла совершенно нелогичная и никак не относящаяся к текущему разговору мысль. Даже не знаю, как и откуда она возникла, но я, растерянно глядя на мужа, вдруг проговорила:

– А ведь я не должна была работать с утра.

Саша открыл глаз и сел, удивленно уставившись на меня:

– Я не понял.

Я вскочила с кровати и заходила от стены к стене, растирая пальцами виски, в которых застучало от напряжения:

– Понимаешь, я вообще должна была приехать на кафедру только к часу. К часу, а приехала к восьми тридцати. Я на замену вышла, у Новосадского заболела мать, инфаркт, и он позвонил и попросил подменить. И заниматься я должна была в его учебке, понимаешь? В его! А в свою пришла бы только в час десять! Но я не работаю на чужих препаратах, потому позвонила Ленке, лаборантке нашей, и велела дать студентам ключ от моей учебки. Но на самом деле меня там до обеда быть вообще не должно было!

Муж внимательно слушал, и лицо его мрачнело:

– Слушай, Алька, а не могли тебя подставить? Вот этот преподаватель, что замену попросил?

– Да ну… Мать, инфаркт, он единственный сын, я не думаю.

– А проверить надо бы. Ты следователю-то об этом говорила?

– Нет. Ты знаешь, я ведь вообще не придала этому значения. Но я могу позвонить ей завтра, телефон есть.

– Было бы неплохо, – кивнул Саша, – пусть они и разбираются. И этого твоего Новосадского заодно потрясут.

Я остановилась напротив мужа и произнесла:

– Так-то оно так. Но Сергей вряд ли мог такое придумать. Да и зачем?

– Скажи, а о твоей привычке не работать с чужими препаратами на кафедре знают?

– Конечно! Это добавляет красок к моему портрету взбалмошной придирчивой извергини, – улыбнулась я.

– Ага, видишь?

– Ты думаешь, что это могло как-то?..

– Я не думаю, я просто рассуждаю. И не исключаю возможности, что эту твою привычку учли.

– Я все-таки думаю, что все было проще. Тот, кто положил труп в ванну, сделал это ночью или ближе к утру, рассчитывая убрать его до того, как я появлюсь на кафедре. Это сделать довольно легко. Во время занятий коридор пуст, лаборантка сидит у себя, а ассистенты заняты в учебных комнатах. Студентов, у которых занятия не начались, на кафедру не пускают. У нас такое правило, они ждут в холле первого этажа и поднимаются за пятнадцать минут до начала занятий. – Я присела на край кровати и взяла Сашку за руку. – Понимаешь? Можно спокойно донести труп до лифта и спустить в морг. А там сказать, что несешь его с кафедры оперативной хирургии, например, они из морга трупы для занятий получают, а потом возвращают обратно.