они будто бы обостряются до такой степени, что тот и другой не согласуют своих действий и даже встречаются лишь в случаях крайней нужды. Естественно, что распря «главных генералов» неблагоприятно отражается на действиях русских войск.

Может быть, эта картина и близка к действительности, но все же построена она не столько на фактах, сколько на догадках. Факты же говорят, что в отдельных случаях Меншиков проявлял решительность и способность быстро ориентироваться в меняющейся обстановке. Но этого недостаточно, чтобы оценить его как выдающегося полководца. Чтобы стать «душой армии», нужно обладать большой моральной силой, которая нашла себе признание и чувствуется всеми. А в поведении светлейшего князя моральные ценности играли, как известно, весьма скромную роль. «Меншиков в беззаконии зачат, во гресех родила мать его, и в плутовстве скончает живот свой, и если он не исправится, то быть ему без головы»{240} — так говорил о нем Петр, лучше чем кто-либо другой его знавший. Государственная деятельность Меншикова в тех ее проявлениях, где она была, бесспорно, полезна и важна, внушалась личными его отношениями к Петру, за которыми стояли собственные интересы и огромное честолюбие. Над этими мотивами Меншиков не поднимался и потому, по мере того как портилось отношение к нему Петра, он тускнел и терял значение, не вызывая сочувствия среди окружающих.

В действительности развитие военных действий направлялось в отсутствие царя ни Меншиковым и ни Шереметевым, а, по тогдашней терминологии, «генеральными консилиями». В состав их входили начальники дивизий и бригад, но эта часть более или менее изменчивая; постоянно же присутствовали: Шереметев, Меншиков и «министры» — Г. И. Головкин и князь Г. Ф. Долгоруков. Совещания созывались обычно по инициативе фельдмаршала, когда в зависимости от движения неприятеля возникала нужда в соответствующих изменениях общего плана действий, и их постановления считались обязательными для всех, в том числе и для «главных генералов». Министры по-прежнему состояли при «главной квартире», то есть при Шереметеве, образуя как бы постоянный его совет и придавая ему особую авторитетность.

Как и в каком порядке обсуждались вопросы на консилиях, точной картины мы не имеем, но сохранился след такого обсуждения в письме Шереметева к царю о разногласии, которое произошло между ним и Меншиковым на совете в Староселье 26 апреля: «И на том совете, — читаем там, — вышеупомянутый господин князь Меншиков предлагал, дабы быти немалой части от пехоты при кавалерии ко удержанию (противника. — А. З.) через Березу. И я на тот совет мнение свое вашему царскому величеству объявляю…» Мнение же фельдмаршала состояло в том, что при кавалерии должна быть конная пехота — драгуны, так как простая пехота при сильном наступлении неприятеля свяжет конницу и это может принудить к «генеральной баталии»{241}, что в планы русских не входило.

И Меншиков, и Шереметев действовали независимо один от другого и только осведомляли друг друга о своих распоряжениях. Иногда они давали друг другу «советы»: Меншиков — от себя лично, Шереметев — обыкновенно вместе с министрами. Эти советы ни тот, ни другой не считали обязательными для себя. Считаясь, однако, со значением, которое Меншикову придавал царь, а может быть, и признавая целесообразность тех или других его распоряжений, иногда фельдмаршал соглашался на «предложения». 13 июня на консилии было решено перевести артиллерию в местечко Апчуги, приказ об этом в тот же день и дал Шереметев Брюсу. А через два дня он уже писал Брюсу новое письмо: «Сего июня 15 дня получил я от светлей-шаго Князя известие о неприятельском намерении, в котором и о вашем приходе объявлено. Того ради надлежит вашему благородию марш свой чинить, как вам предложено от светлейшего князя… — не в Апчугу, а в Копысь»{242}.

По-видимому, артиллерии при двоевластии приходилось сложнее всего: прошло всего пять дней, и Брюс получил от Шереметева новый категорический приказ, явно устранявший Меншикова от распоряжения артиллерией: «…извольте с артилериею и протчею амунициею марш иметь к Магилеву, к дивизии господина генерала князя Репнина и отлучения от той дивизии не иметь, и где свое в которых числех будете иметь обращение, чинить ко мне извольте непрестанное известие»{243}. Недаром оказывавшийся постоянно между двумя огнями Брюс писал одному из генералов: «…хотя много читал, однакож ни в которой кронике такой околесины не нашел»{244}.

Надо думать, что в это время у Меншикова начиналось с Шереметевым то же, что было перед тем с Огильви. Внешне все как будто оставалось между ними по-старому. Ввиду созыва консилии в Бешенковичах, где одно время находилась квартира фельдмаршала, он писал Меншикову 5 марта 1708 года: «Со охотою вашу светлость ожидаем; домы для прибытия вашей светлости отведены, которых лутчи нет, и я и свой двор очистил, ежели изволишь стать, которой тебе удобен»{245}.

Деловые официальные встречи и теперь иногда имели совсем неофициальный конец. Вот записка Бориса Петровича в январе 1708 года к Меншикову, не требующая комментариев: «Братец, отпиши к [о] мне, как тебя Бог донес. А я, ей-ей, бес памяти до стану даехал, и слава Богу, что нечево мне не повредила на здаровье мое. Сего часу вел икай кубак за твое здаровья выпиваю венегерскова и с прочими, при мене будучими. Да благасловит тебя Бог и з благочестивым домам твоим во всяческом благопалучном пребывани [и] навеки»{246}.

При всем том недоверие, в скрытом виде всегда существовавшее между обоими, усиливалось и вело к отчуждению. Оно не переходило в открытый разрыв, но угадывалось окружающими, и отсюда — преувеличенные слухи об их вражде. Один из таких слухов, невероятный в подробностях, но в основе своей похожий на действительность, записал и Витворт под 12 февраля 1708 года: «Раздор между любимцем царским и фельдмаршалом возрос до того, что Шереметев заявил при целом военном совете, будто готов отказаться от своего поста, так как и его репутации и самой армии государевой грозит гибель, если князь не будет удален от начальства кавалерией»{247}. Не для того ли, чтобы ослабить значение Шереметева, Меншиков внушал Петру отозвать министров из армии, на что получил от него интересный ответ: «Министров наших лутче б не отпускать, понеже, когда я буду, то паки будет переписка, от которой уже и так несносно, ибо не с кем подумать ни о чем»{248}.

При таких условиях протекала наиболее, может быть, напряженная фаза войны. Как раз в это время возникли волнения среди башкир и на Дону[9], и у Карла явилась мысль воспользоваться созданными ими для Петра внутренними затруднениями, чтобы покончить с ним быстрым