Полтавы стал, без сомнения, Петр I. Он не только выработал план построения армии на поле сражения, не только был фактическим руководителем своих войск в течение всего дня, но и личным мужеством, проявленным в критический момент, спас поколебавшееся положение и тем способствовал счастливому исходу битвы. Решительность и неустрашимость проявил Меншиков, в самом начале битвы завязавший во главе своих драгун упорный бой с неприятельской кавалерией и имевший смелость дважды отказаться исполнить приказание Петра об отступлении. В чем же заключалась роль Шереметева? Для историков она осталась незаметной. Знают, что формально он был главнокомандующим; но что значило быть главнокомандующим, когда рядом был Петр? Журнал военных действий за 27 июня{263}, заключая в себе подробную, до сих пор в полном объеме не использованную картину битвы, дает вместе с тем точный ответ на этот вопрос.

Согласно Журналу Борис Петрович появляется впервые в своей роли главнокомандующего при назначении дня сражения. Мы присутствуем при необыкновенной в истории войн сцене переговоров между противниками. Зная о скором приходе калмыков на помощь русской армии, Карл поспешил предупредить их появление и велел своему фельдмаршалу Реншёльду писать к фельдмаршалу войск царского величества графу Шереметеву, чтобы назначен был день генеральной баталии. «Оба фельдмаршала с согласия Петра назначили днем баталии 29 июня, причем утвердили за паролем военным, чтоб до оного сроку никаких поисков через партии и подъезды и незапными набегами от обоих армий не учинить», а самое сражение должно происходить «на полях Полтавских». Ввиду этого Петр производил смотр войскам; сначала 24 июня — конным полкам. Он вручил их «в главную команду» генералу Меншикову, «придав к нему двух генерал-лейтенантов — Боура и Ренне и указав стоять во время баталии на обоих крылах инфантерии».

Между тем изменник, урядник Семеновского полка, перебежал к шведам и, сообщив Карлу о скором приходе калмыков, предупредил, что когда они придут, то «до генеральной баталии не допустят и всю армию его королевского величества могут по рукам разобрать». Напуганный этим сообщением до того, что «ходил до полутора часа безгласен в размышлении», Карл решил изменить назначенный срок и приказал Реншёльду, чтобы «с начала ночи против 27-го числа войско было в строю во всякой готовности к баталии». На возражение своего фельдмаршала, что баталия назначена на 29-е, «король затряс головой и дал знать, чтоб о том не говорил».

26 июня «по полуночи в пятом часу» царь пришел к фельдмаршалу Шереметеву и от него узнал о перебежчике, а «пополудни» производил смотр пехотным полкам и «расписывал» по дивизиям, из которых «первую… своею персоной изволил принять в управление, а протчие разделил по генералитету». При этом «всю инфанцию», то есть пехоту, он вручил в общее командование Шереметеву.

Настал день генеральной баталии. Меншиков уследил начатое неприятелем наступление и немедленно известил об этом Петра I.

В царском шатре собрался «весь генералитет»; царь «изволил говорить фельдмаршалу о вероломстве и недержании пароля короля шведского». Так как русская пехота численно сильно превосходила шведскую, Петр приказал фельдмаршалу несколько полков «оставить в транжаменте» (военном лагере. — Ред.) по тому соображению, что «ежели вывесть все полки, то неприятель увидит великое излишество и в бой не вступит, но пойдет на убег». Фельдмаршал пробовал его убедить, чтобы «полков из линии не выводить и умаления фрунта (строя. — Ред.) не делать», в чем поддержал его и князь Репнин, говоря, что надежнее «иметь баталию с превосходным числом, чем с равным»; но царь возразил: больше побеждает разум и искусство, нежели «множество», и оставил в силе сделанное распоряжение.

Когда показалась неприятельская пехота, Петр приказал, «чтоб генералитет и главные командиры следовали по порядку в своем чине»: впереди ехал он сам, за ним генерал-фельдмаршал, за генерал-фельдмаршалом — генералы и так далее — до бригадиров. Армии сблизились. Тогда царь обратился к Шереметеву: «Господин фельдмаршал, вручаю тебе мою армию, изволь командировать и ожидать приближения на сем месте» — и «изволил ехать к первой своей дивизии».

В описании последовавшей затем битвы фельдмаршал не упоминается. Мы встречаем его снова, когда уже битва окончилась, и царь подъехал к фронту. Тут произошла следующая сцена: фельдмаршал Шереметев, отдав честь шпагою и обратясь к фронту скомандовал: «…ружье на караул», и тогда «во всей армии играла музыка и били по литаврам, барабанам, а когда ружье поставлено на караул, то уклонили знамена до земли и весь генералитет и штаб и обер-офицеры уклонением ружья учинили поклонение и, став, держали ружье на карауле. Тогда фельдмаршал поздравил царское величество щастливою победою и благодарил его царское величество за защищение веры и отечества».

За обедом фельдмаршал Шереметев «имел разговор с шведским фельдмаршалом Рейншильдом и министром графом Пипером». Оба, по описанию, признавались, что для них было неожиданностью, «что толь регулярное войско Россия имела и не верили генералу Левенгаупту, что Россия пред всеми имеет лучшее войско, но уповали: такое, какое было при первом походе Нарвском или мало поисправнее того».

Во всем этом изображении Шереметев выполняет, кажется, только представительскую функцию — одинаково и в сношениях со шведским фельдмаршалом и у себя в армии. Однако эта внешняя роль прикрывает собою важную и необходимую реальную роль. Передавая фельдмаршалу всю армию в командование перед тем, как стать во главе своей дивизии, Петр обеспечивал связь и согласованность действий отдельных ее частей, благодаря чему она сохраняла способность выступать как единое целое. Такое значение фельдмаршал получил, конечно, не только теперь, на поле Полтавской битвы, но и имел его в течение всей кампании и при всяких условиях, оставаясь в этом смысле главнокомандующим и в тех случаях, когда выполнял по указаниям Петра частные операции.

Возможно, что Шереметев играл роль объединяющего центра и еще в одном направлении — в отношении иностранцев, служивших в русской армии. Несомненно, что рознь между ними и русскими существовала, хотя, может быть, и не принимала резких проявлений.

По словам француза Моро де Бразе, участвовавшего в Прут-ском походе, весь генералитет делился на две враждебные партии — русских и иностранцев, причем виновниками вражды были будто бы всегда первые, которых раздражало внимание царя к иностранцам. Моро де Бразе не делал исключения и для Шереметева: «Фельдмаршал, — утверждал он, — во всяком случае рад был делать неприятности иностранным генералам»{264}; больше того, в другом месте своих «Записок» он даже обвинял Бориса Петровича в том, что тот, «не любя иностранцев», будто бы не подавал иностранным генералам никакой помощи в сражениях, для того «чтоб вводить их в ошибки и чтоб иметь случай упрекать его царское величество за привязанность его к иноземцам»