движений неприятеля, а до тех пор он довольствовался ничтожными в этом смысле средствами, из-за чего действовал, можно сказать, с завязанными глазами, рискуя наткнуться на неприятеля или подвергнуться неожиданному нападению «на марше». «Господин генерал-фельдмаршал Гольц еще ко мне о сем не ответствовал, где обретается, — писал Шереметев Петру 21 сентября… — И не безопасен я пребываю, понеже, кроме вашего величества указов, в которых мне объявляется о неприятельском обороте, я о неприятеле неизвестен»{255}. Но и после того как связь с Гольцем и Ренне установилась, действия кавалерии оставались слабым местом в движении шереметевского корпуса.

На поведении кавалерийских генералов сказывалась двойственность управления армий: кавалеристы неохотно подчинялись начальнику пехоты, каким оставался и теперь Шереметев, и порой даже отказывались исполнять его распоряжения. Когда, например, Шереметев потребовал от генерала Ренне, чтобы тот стал со своей бригадой на указанном ему месте, тот ответил грубостью: «И он мне в ответ говорил, чтоб ему не указывал, как служить, — жаловался Борис Петрович, — и отъехал от меня с сердцем, и по прибытии своем к генералу-фельдмаршалу-лейтенанту объявил, что он командывать над полками не будет и команду свою отдал…»{256}.

Идя прямым путем, русские войска имели преимущество перед шведами в расстоянии; разведка, однако, выяснила, что «единственной дорогой, сколько-нибудь пригодной для движения значительных сил, является кружная дорога чрез Рославль…». Но и этот путь оказался нелегким. Дело было в октябре. «Войскам приходилось двигаться по узким и грязным, испорченным дождями дорогам, пролегавшим к тому же по густому лесу… Артиллерия застревала в грязи, колеса орудий ломались…»{257}. При всем том проходили по 30–40 верст в сутки и достигли благополучно Рославля, где фельдмаршалу с пехотой пришлось несколько времени промешкать, ввиду необходимости ремонта повозок и пополнения продовольствия. А затем и здесь дороги оказались едва проходимыми: «Я с своею дивизиею, — доносил Шереметев царю… — марш имел на день по 6 и по 3 мили, и в такие пришли леса и грязи, что впредь таких маршей чинити не можем»{258}.

Тем временем Ренне, быстро двигаясь с своей конницей, занял Почеп, куда за день до прихода главных сил прибыл и Гольц. Почеп стал местом временного сосредоточения «главного корпуса». Карл опаздывал частью потому, что авангард его заблудился в северных лесах, частью из-за действий Меншикова, посланного Петром после разгрома Левенгаупта при Лесной[10] по направлению к Чернигову. Король все же сумел переправиться через Десну у Мезины. Но за несколько дней до этого Меншиков с Голицыным были отправлены по решению военного совета к Батурину и успели разрушить его, уничтожив собранные там продовольственные и военные запасы, чем нанесен был шведам тяжелый удар.

Последующими действиями русских войск руководил Петр. В конце ноября он остановился с частью сил в Ахтырке, в то время как Карл разместил свое войско в пространстве между Ромнами, Гадячем, Прилуками и Лохвицей. Шереметев в январе 1709 года установил свою квартиру в Сумах. В тот момент ближайшая задача для русской армии определялась положением неприятеля: шведы оказались в пространстве, замкнутом с трех сторон русскими укрепленными пунктами с выходом на восток, где стояли русские главные силы. Значит, продолжая применявшийся до сих пор по отношению к врагу метод борьбы «на изнурение», оставалось теснить его в занятом им кругу постоянными нападениями.

После того как один из опорных пунктов шведов — Гадяч был разрушен русскими войсками, а другой такой пункт — Ромны путем военной хитрости занят, дальнейшее систематическое стеснение «квартирного» района шведов Петр поручил Шереметеву. В феврале фельдмаршал выступил к Глинску. Узнав, что в местечке Рашевке стоят шведы, он выслал против них генерала Бема с четырьмя драгунскими полками и двумя батальонами преображенцев. Шведский отряд был истреблен; захватили две тысячи лошадей. Несмотря на успех, операция имела, однако, неожиданный для фельдмаршала и тем более огорчительный результат. Царь оказался недоволен этим делом — вероятно, потому, что в нем были употреблены преображенцы, и, может быть, главное, потому, что в бою убит был высокоценимый им майор Преображенского полка Бартенев. В письме к Меншикову Петр назвал бой под Рашевкой «бездельным торопким поступком» и, не сделав Шереметеву выговора, тем не менее передал командование Преображенским полком Меншикову. На Шереметева неудовольствие Петра I, как всегда, произвело сильное впечатление, тем более что он имел основание считать себя правым. «И исполнял я Вашу волю, — писал он в свое оправдание, — с чистым намерением и охотою и последствуя данному от Вашего величества пятому пункту (очевидно, особой инструкции. — А. З.), которой — за подписанием руки вашего величества». Преображенцев он послал потому, что одной кавалерией «такого поиску учинить было невозможно», а если умер майор Бартенев, то «в том — воля Божия, рана была легкая». «И прошу вашего царского величества, моего премилостивейшаго государя, всенижайше, — заключал фельдмаршал, — дабы мне в старости своей с печали безвремянно не умереть и мне объявить, какое мое перед вашим величеством преступление, или повели к себе быть»{259}. Получив это письмо, царь вернул Шереметеву преображенцев.

Стесненный в занятом им районе Карл метнулся в направлении, остававшемся свободным, — к Полтаве, и осадил ее, может быть, в расчете, чтобы, овладев ею, отсюда через Белгород и Воронеж пробиться к Москве. Между тем еще в феврале Петр уехал в Воронеж, и, таким образом, Шереметев и Меншиков опять остались вдвоем и должны были делить власть в армии. Правда, в предупреждение возможного конфликта между ними Петр на этот раз оставил вместо себя царевича Алексея; едва ли, однако, царевич мог сыграть серьезную роль в качестве посредника.

Но, похоже, командующие сами, по-видимому, сумели договориться во избежание «смешения в правлении». 27 апреля Шереметев писал царю из Лубен, что он «в скорых числех» надеется видеться с Меншиковым и «совет утвердить, как в нынешную кампанию с неприятелем поступать и Ваш царского величества указ исполнять»{260}.

Тактика Петра на изнурение неприятеля блестяще оправдалась. Шведы под Полтавой мало напоминали победителей под Нарвой; это были истомленные лишениями, упавшие духом люди. «Поход так тяжек, и наше положение так печально, — писал жене первый министр Карла Пипер, — что нельзя описать такого великого бедствия и никак нельзя поверить ему»{261}. Генеральная баталия становилась неизбежной: Петр I видел, что плод его тактики созрел, Карлу XII нужен был выход из невыносимого положения. Правда, шведские генералы, опасавшиеся неудачного исхода, советовали королю отступать в Польшу, но услышали в ответ: «Если бы Бог послал ангела небесного с приказанием отступить от Полтавы, то я бы и тогда не отступил»{262}.

Подлинным героем