Денис исчез, предав меня. Соскочил. Его больше нет рядом. Учусь жить без него…

* * *

Для проведения экспертизы меня перевели в областную психиатрическую клинику.

Проходя экспертизу, я узнала о себе столько интересного: у меня склонность к саморазрушению, суицидальные наклонности, вытекающие из желания саму себя наказать за какой-то вымышленный проступок.

За что я хочу себя наказать, мне известно. Все детство мать ставила мне в вину мое уродство, и эта вина глубоко въелась в сознание, в память, в кровь, в душу.

От этого агрессия, отчужденность, замкнутость, садизм. И по сей день мне никак не избавиться от комплекса неполноценности.

Мое сердце – цветок, что пророс в расщелине асфальта, пинаемый прохожими и никому не нужный, но не так легко его уничтожить, он живет без любви, без участия, питаясь человеческой ненавистью и равнодушием. Что еще, кроме садизма и агрессии могло в нем расцвести?

Каждый день жду сама не знаю чего? Возвращения к прошлой жизни нет, и я вычеркнула из памяти всех.

Странно, что скучаю и волнуюсь только за кота. Где он? Наверное, его выкинули на улицу. Мать никогда не заберет этого урода – слишком он похож на меня. Денис всегда его боялся, да и зачем ему память обо мне?..

Сегодня мне сообщили:

– На днях будет собрана комиссия, где удостоверят ваше состояние официально. Если все присутствующие психиатры придут к единому мнению, что вы нуждаетесь в лечении, то вас поместят в клинику.

* * *

Экспертиза определила диагноз: шизофрения, гебоидная симптоматика, садизм, сексуальные аберрации, психопатия, уход от реальности. Не слишком ли много для одного человека?

И я представляю опасность для окружающих. Как мне объяснили: у болезни слишком глубокие корни, уходящие в раннее детство. Я нуждаюсь в интенсивном курсе лечения.

Мне даже и имитировать не пришлось, и без этого целый букет неврозов.

Поначалу я была удивлена – клиника совсем не походила на психушку, какой она была в моем представлении, составленном по фильмам. Да и пациенты внешне выглядели не менее нормальными, чем сотрудницы нашего офиса.

Наш офис – это, точно, сборище психов. Не мешало бы проверить их всех на диагноз. Уверена, что их бы отсюда не выпустили.

При более пристальном рассмотрении я заметила, что не такие уж они и нормальные, какими показались вначале.

Одна женщина, с усталым понурым лицом, целый день говорит сама с собой. Иногда она начинает ругаться, тоже сама с собой, разговаривая на два голоса: один голос – жалостливый, постоянно оправдывающийся, а другой – жесткий, грубый, упрекающий.

В такой момент я старалась подойти ближе и узнать, о чем тут спор? О чем не могут договориться две личности, находящиеся в ней? Но санитары уводили ее в палату.

Другая – полная кретинка с большой квадратной головой на слабом чахоточном теле, с рыбьими пустыми глазами и слюнявой пастью. Она совсем не умеет говорить, лишь мычит.

Еще одна – молодая и красивая, молча сидит всегда одна, склонив голову. Так она сидит до тех пор, пока ее не уведут. У нее затяжная депрессия, и здесь она уже два года.

Всюду не люди, а тени. Психиатрическая клиника – это мир теней.

Мне страшно, что однажды стану одной из них, угасающей тенью…

Я делаю все, чтобы не пошатнуться. Предписала себе правила и не отступаю ни от одного из них. Никому не смотрю в глаза, в особенности персоналу. Ведь в глазах можно прочесть так много. Однако, и не опускаю их, научилась смотреть в лицо, но не в глаза – на переносицу или лоб, это срабатывает. Не улыбаюсь, но делаю дружелюбное лицо. Молчу, потому что так легче. Когда молчишь, к тебе нет вопросов. Чувство заточения угнетает меня, а я не поддаюсь.

Внушаю себе, что все временно. Как призывник, зачеркиваю каждый день в календаре. Только в отличие от него я не знаю свой срок.

Беседа с психиатром. Напротив сидит маленький, тщедушный мужчина, с бегающими глазками. Левый уголок рта у него слегка дергается. Такое ощущение, что ему самому нужна помощь психиатра.

– Расскажите, пожалуйста, о своих родителях, – просит он.

– Зачем? Вы уже мне поставили диагноз. Что изменится, если я расскажу о них?

– Мы не только ставим диагноз, но и должны вас лечить. Для этого нам важно знать: с чего все началось? Где, в каком месте произошла поломка? Лишь после этого мы сможем назначить правильное лечение.

– Отца я своего и в глаза не видела. Он присутствовал лишь при зачатии. Не знаю, когда он свалил от нас: сразу же, в момент моего рождения, или после Я пыталась выведать сей секрет у матери, но увы, не удалось.

Когда я говорила, то он все записывал. Мне следует не раз подумать прежде, чем что-то сказать. Ведь каждое мое слово может обернуться против меня.

– Какие у вас отношения с матерью?

– Никаких.

– Поясните, – попросил он.

– Я не соответствовала материнским представлениям об идеальной дочери. Мое уродство было позором, вызовом общественному мнению. Она не хотела принять это, и мы отдалились друг от друга. У нее своя жизнь, у меня своя.

Он и это записал.

– Когда меня выпишут? – спросила я.

– Вы еще не излечились полностью. Понимаете, если б мы выписали вас, прежде, чем вылечили, а вы, выйдя из клиники, опять кого-нибудь ударили во время вспышки агрессии…

– Нет! Клянусь! Такого больше не произойдет, – заверила я.

– Чтобы этого не произошло, мы вас выпишем лишь после того, как будем уверены, что вы полностью выздоровели. Вы со мной согласны?

Я не стала спорить, мне его не переубедить.

– Теперь продолжим наш разговор, – он опять принялся записывать. – У вас был партнер?

– Да, – кивнула головой я.

Он внимательно посмотрел на меня.

– И у вас была с ним половая связь?

– Да.

– Как долго это продолжалось? – спросил он, и в его глазах я приметила похотливый блеск.

Старый онанист! Сейчас начнет выспрашивать: как часто и в каких позициях, а вечером придет домой и подрочит на мои рассказы.

Интересно, кто-нибудь обследует самих психиатров? Если этого пингвина обследовать в этой клинике, то койко-место ему, точно, обеспечено.

– Наши отношения длились около четырех месяцев, – ответила я.

– Расскажите подробнее.

– Я должна рассказать подробности моей интимной жизни? – спросила я невинным голоском.

– Вкратце.

Держу себя в руках, мне и так припаяли сексуальные аберрации. До сих пор я не поняла: в чем это выражается? Сказано: любое сексуальное поведение, отклоняющееся от того, что считается нормой. Интересно, а кто придумал эту норму? Вот такие пингвины, как мой психиатр?