— С такими мыслями я и пойду сегодня на прием к послу Людовика XIV в Варшаве, — молвил Хмельницкий. — И не уверен, что поддержу его просьбу о найме казаков. Лучшие сабли Украины нужны сейчас здесь.

Мария-Людовика приподнялась на руках, потерлась лбом о грудь де Брежи и, повернувшись на спину, дотянулась до стоявшего на ночном столике бокала с вином. Темно-красное, освещаемое пламенем камина, оно источало багровый отблеск крови. Ноги королевы лежали теперь на прикроватном стульчике, почти над огнем, словно собиралась взойти на него, как только остынет пламя ее сладострастного греха.

— Настанет рассвет, слуги уберут постель, погаснут камины, и ты снова останешься наедине со своими распятиями, де Брежи.

— До следующего визита Людовики.

Гулко, словно взорвалось все нависшее над Варшавой поднебесье, прогрохотал гром. Они оба притихли. Молния прорезала мрак ночи, пробилась сквозь плотные занавеси окна и фиолетовым отражением прошлась по ликам и крестам.

— Не знаю, сможешь ли ты сама оставаться в Варшаве после того, как твой король уйдет вслед за предками. После беседы с лекарем Владислава IV я все чаще думаю об этом.

— Одна, без короля, я вряд ли смогу оставаться здесь, — дрожащим голосом проговорила княгиня де Невер. — Мне нужен король. Я так мечтала стать королевой! Франции, Нидерландов, да хотя бы Валахии. Скажи, разве я не рождена для того, чтобы обладать короной?

— Именно для этого Господь и создавал тебя, Людовика. — Он приподнялся и нежно провел рукой по ее бедру. Одну из заповедей своих тайных ночей — не говорить о делах и политике — они уже нарушили. Теперь ему страстно — даже сейчас, когда уже чувствовал себя истощенным, — хотелось нарушить еще одну.

Де Брежи страшно было признаваться себе, но за те несколько месяцев, что они встречаются здесь, между распятиями, он так ни разу и не овладел королевой, так и не познал ее.

Иногда он пугался дичайшей мысли, которая время от времени посещала его: вдруг Людовика, эта прекрасная женщина, все еще девственница? Каждый раз, когда ему приходило это на ум, он нервно хохотал. Не стесняясь того, что грубый мужицкий хохот может осквернить его чувство к этой женщине. «Последней женщине, которую я люблю» — как жертвенно определил он для себя то, что значила для него теперь Мария-Людовика Гонзага, княгиня де Невер.

— Людовика… — он попытался уложить ее в постель. — Ты прекрасна…

— Я всего лишь королева, Брежи. — свела она на нет все его усердие. — Но поскольку я все же королева, мое тело может принадлежать лишь королю. Ты даже не представляешь себе, как это важно для меня! Скоро мне понадобится король, Брежи. Если они прогонят меня из Варшавы, а они попытаются сделать это, потому что ненавидят и своего короля Владислава, и меня, власть в стране полностью перейдет в руки иезуитов. Франция получит еще одного мощного врага, который немедленно присоединится к германцам.

— В Париже понимают это, — задумчиво сказал граф, снова ложась.

Королева ждала, что он продолжит свой ответ. Но как его продолжишь, не зная, чем утешить… королеву?

— Они — эта потерявшая страх и стыд, зараженная иезуитством придворная шляхта, — неминуемо изгонят меня. Нас обоих, де Брежи.

— И в Париже это тоже понимают. Но, чтобы окончательно закрепиться в Польше, тебе нужен… король. К тому же у нас еще есть года полтора. Во всяком случае, так считает лекарь.

— Сделай что-нибудь, де Брежи, — Мария-Людовика сошла с кровати и приблизилась к камину. Она остановилась чуть в стороне от него, и огонь тускло освещал линии ног, изгибы живота, грудь, вновь распаляя в теле де Брежи уже основательно погасшую было страсть. Ты можешь это, Брежи. Это можешь только ты. Нужно подыскать кого-то из династии польского королевского рода: хоть старца, хоть младенца. Ведь правит же в Париже эта стерва Анна Австрийская! Удержалась-таки при младовозрастном Людовике XIV.

— При сыне, — безжалостно уточнил де Брежи. — Причем при сыне короля, имеющем все права наследования трона. Даст Господь, он и сам скоро взойдет на него, как полновластный правитель. Нельзя не учитывать таких нюансов, королева Мария-Людовика. В политике — нельзя. Пока что нужно подумать, как приблизить ко двору кого-либо из польских военачальников. Нам нужна надежная опора.

— Особенно из тех полководцев, которые способны поднять и привести в Варшаву казаков, — поддержала его идею Мария-Людовика. — Казаков много, они опытные воины, да к тому же никогда не ощущали жалости к солдатам короля.

— Назови его. Полковник Хмельницкий?

— Это имя мог назвать и любой другой, к кому бы я обратилась за советом, — мягко упрекнула его Мария-Людовика. — От тебя, де Брежи, требовалось большего.

— От меня требовалось назвать имя полководца, способного отречься от интересов Польши и в нужное время привести казаков? Но при этом считающегося в Варшаве «своим», заслуживающим доверия. И если другие советники готовы назвать это же имя, значит, Хмельницкий — действительно тот человек, который нам нужен. Другое дело, что ты хотела бы видеть при себе, ну, скажем, князя Одара-Гяура.

— Разве мне это непозволительно? — не стала юлить и оправдываться Мария-Людовика.

— Красивой женщине Марии-Людовике позволительно, но лишь как женщине. А королеве-француженке, которая вот-вот станет вдовой в чужой стране, где ее так и не восприняли как блюстительницу святости отечественного престола, — нет. Решительно нет!

Мария-Людовика грустно вздохнула и пошла к креслу, на котором покоилось скромное одеяние королевы-блудницы.

— Только поэтому ты и не хотел называть имя Гяура?

— Если бы признался, что из ревности, — опять услышал бы, что от посла графа де Брежи ты ожидала большего.

— Будь оно все проклято, Брежи. Мне иногда кажется, что можно быть или королевой, или женщиной. Соединять в себе эти две ипостаси совершенно невозможно.

— А может, все-таки стоит научиться соединять их? Мария Гонзага почти в отчаянии покачала головой.

— Странно. Мне-то всегда казалось, что эти две ипостаси неотъемлемы. А когда в моей жизни появилась ты, моя королева, — я окончательно убедился в этом. Тебе даже трудно представить себе, сколько раз я мысленно видел нас обоих на бульваре Кур-ля-Рен [18].

— Господи, какой же вы неисправимый фантазер, граф.

Уже более часа в приемной советника коронного канцлера Речи Посполитой нервно прохаживался тридцатилетний господин в мундире офицера польской пехоты.

Время от времени он останавливался напротив навечно застывшей в углу древней статуи рыцаря в заметно потускневших доспехах и подолгу рассматривал ее, заложив руку за борт кителя и размеренно покачиваясь на носках до блеска начищенных сапог.