Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.Ефросинья сперва и правда платила, но, родивши Геракла, стала вести с этимигоршочками войну под предлогом вредности для ребенка. Сначала намеками иуговорами, потом скандалами. Выносила горшки в сени. Гладышев вносил ихобратно. Пробовала бить эти горшки, Гладышев бил ее, хотя вообще насилия неодобрял. Несколько раз уходила она с ребенком к родителям, жившим на другомконце деревни, но каждый раз мать прогоняла ее обратно.

В конце концов смирилась она со всем, на все махнула рукой иза собой перестала следить. И раньше красавицей не слыла, а сейчас и вовсе богзнает на что стала похожа.

Вот, собственно, и вся эта история вкратце.

А теперь вернемся к тому, с чего начали мы свой рассказ.Итак, Чонкин стоял возле своего самолета, Гладышев копался на огороде, аАфродита с ребенком на руках сидела на крыльце и смотрела на мужа снескрываемым отвращением.

– Слышь, сосед, здорово! – закричал Чонкин Гладышеву.

Тот разогнулся над очередным кустом пукса, двумя пальцамиприподнял шляпу и чинно ответил:

– Желаю здравствовать.

Чонкин, прислонив винтовку к самолету, оставил ее и подошелк забору, разделявшему два огорода.

– Что-то ты, сосед, я гляжу, возишься на этом огороде,возишься. Не надоело?

– Да ведь как сказать, – со сдержанным достоинством ответилГладышев. – Я ведь не для себя, не в виде личной наживы, а ради научногоинтереса. А ты никак сегодня под эропланом ночевал?

– А нам, татарам, один черт, где ночевать, – пошутил Чонкин.– Сейчас время теплое – не зима.

– А я утром вышел, гляжу – чьи-то ноги из-под эропланаторчат. Неужто, думаю, Ваня нынче на улице ночевал? Еще и Афродите говорю:«Погляди, мол, кажись, Ванины ноги из-под эроплана торчат». Слышь, Афродита, –закричал он жене, призывая ее в свидетели, – помнишь, утром я тебе говорил:«Погляди, мол, кажись, Ванины ноги из-под эроплана торчат».

Афродита смотрела на него все с тем же выражением лица, неменяя его и никак не реагируя на обращенные к ней слова.

Чонкин посмотрел на Гладышева, вздохнул и неожиданно длясамого себя вдруг сказал:

– А я, слышь, с бабой своей поругался, ушел я от ней, понял?Потому на улице нынче и ночевал.

– А что так? – обеспокоился Гладышев.

– Да так, слышь, – уклонился от прямого ответа Иван. – Я ей,слышь, одно, она мне, слышь, другое, словом по слову, носом по столу, так все ипошло. Я, слышь, плюнул, взял шинелку, винтовку, мешок – а что у меня еще? – ина двор.

– Вон оно как повернулось, – удивленно покачал головойГладышев. – То-то я сегодня утром вышел и гляжу, уж не твои ли ноги из-подэроплана торчат? Значит, ты с ней поругался?

– Да вот поругался, – погрустнел еще больше Иван.

– А может, и правильно сделал, – предположил Гладышев. Он сопаской поглядел на жену и перешел на шепот: – Если хочешь знать, я тебе вотчто скажу: не связывайся ты, Ваня, с этими бабами. Беги от них, пока молодой.Ведь они… ты посмотри хотя б на мою. Вон она сидит, змея гремучая, у ней язык,Ваня, ты, когда поближе разговаривать будешь, обрати внимание – раздвоенный. Нучисто змеиное жало. А сколько я от нее, Ваня, горя натерпелся, это ни в сказкесказать, ни пером описать. Да разве ж только я? Все мужчины от ихнего поластрадают неимоверно, возьми хоть современную эпоху развития, хоть факты изисторического прошлого. – Покосившись на жену, он зашептал еще тише, словносообщал сверхсекретную новость: – Когда царь Николай Первый сослал декабристову Сибирь, черт-те куда, так ихни жены на этом не успокоились, а свои шмоткисобрали и поперли туды за ими, несмотря что железной дороги в те поры не было.И лошадей позагоняли, и ямщиков перемучили, и сами чуть не подохли, а все жедобрались, вот ведь какое дело. Я, Ваня, про Нюрку худого ничего не скажу – онаженщина образованная и с понятием, а все же беги ты от ней, покуда не поздно.

– Я бы побег, – сказал Чонкин, – да этот вот драндулет непущает. – Он кивнул в сторону самолета и, подумав, добавил печально: – Да иисть охота. Кишка кишке бьет по башке.

– Исть хочешь? – удивился Гладышев. – Господи, да чего ж тыраньше не сказал. Да пошли ко мне. Сейчас примус разожгем, яишню с саломсготовим. Самогоночки маленько, – он подмигнул Чонкину, – есть. Пошли.Поглядишь заодно, как живу.

Чонкин не заставил себя упрашивать, спрятал винтовку подсено, перелез через забор и, осторожно ступая меж грядок, пошел за хозяином,который независимой походкой шагал впереди. Взошли на крыльцо. Афродитаболезненно поморщилась и отвернулась.

– Хоть бы клеенку под дите подстелила, – проворчал на ходуГладышев, – а то ведь напрудит – весь подол провоняет.

Афродита равнодушно подняла глаза, равнодушно сказала:

– Ты лучше в избе понюхай. И дай гостю понюхать.

Сказала и отвернулась.

Гладышев открыл дверь, пропустил Чонкина в сени.

– Слыхал, как она со мной разговаривает? – сказал он Ивану.– И вот так каждый день. Дура грязная. У меня-то вонища с научной целью, а унее в виде неряшества.

За сенями было темно. Гладышев зажег спичку, осветившуюузкий коридор и дверь, обитую изодранной мешковиной. Гладышев растворил этудверь, и оттуда сразу шибануло таким запахом, что Чонкина зашатало отнеожиданности, так что если бы он сразу не зажал нос двумя пальцами, то, можетбыть, и упал бы. С зажатым носом он и вошел в избу вслед за хозяином. Тотобернулся к нему и сказал ободряюще:

– Спервоначалу оно, конечно, малость шибает, а я вот ужепривык, и мне ничего. Ты одну ноздрю приоткрой, а когда пообыкнешь,принюхаешься, открой и вторую. Запах как будто противный, а на самом делездоровый и для организма пользительный, имеет различные ценные свойства. Кпримеру, французская фирма «Коти» из дерьма изготовляет духи тончайшегоаромата. Ну ты тут пока погляди, как живу, а я мигом сварганю яишню, и мы с тобойподзакусим, а то я что-то тоже исть захотел.

И пока он в горнице накачивал и разжигал примус, гость егоостался в передней и, привыкая к запаху, открывал по совету хозяина то однуноздрю, то другую и разглядывал комнату, в которой было на что поглядеть.

Первое – это сами горшочки. Их было великое множество, истояли они не только на печке и подоконнике, но и на лавке возле окна, и подлавкой, и за спинкой железной кровати с неубранной постелью и разбросанными какпопало подушками.