В первый же день знакомства офицеры нашли общий язык. Шмель назначил Адама заместителем командира отряда по диверсионной работе, потом обмыли должность и разошлись спать по своим землянкам. В ту ночь Адам ночевал у Шмеля, лишь на следующий день ему отвели место в новеньком блиндаже, добротно срубленным на окраине партизанского поселка. Застекленное окошко — амбразура смотрело на поле, выход — в лес, потолок перекрыт тяжелыми бревнами, в углу — печка-буржуйка. Все по правилам, подумал Адам, раскатывая матрас на верхней полке нар, хозяйки только не хватает.

О принадлежности Адама к органам госбезопасности и его офицерском звании знали только начальник особого отдела и командир отряда Шмель. Остальные лишь терзались смутными предположениями, почему новый боец сразу оказался в относительно привилегированном положении. В первый день своего прибытия Адам размышлял о тупости своего начальства в работе по формированию подпольных структур. Вместо того чтобы комплектовать кадры из офицеров НКВД, ранее не проживавших в этом районе и потому никому там неизвестных, они это делают из агентуры, сформированной еще в мирное время. Совсем бы не хотелось столкнуться нос к носу в Несвиже с кем-нибудь из тех старых знакомых или, упаси Господи, врагов, кто может меня узнать.

Дурные предчувствия оправдались уже на следующий день, причем случилось это не в Несвиже, а партизанском отряде:

— Неужели пан Ковальчик собственной персоной? — похлопали его сзади по плечу.

31 мая 1942 г. Берлин

Во всем, чем когда-либо занимался доктор Вагнер, во главу угла он ставил свою личную выгоду. Можно сказать, что это был один из немногих принципов, которыми он руководствовался в жизни. Общие цели и задачи интересовали его ровно настолько, насколько они соотносились с его собственными. Однако ему приходилось тщательно скрывать эту сторону своей натуры, чтобы не прослыть человеком, неспособным работать ради великих идей фюрера, непреходящее значение которых для германской науки не посмел бы оспорить никто. С самого начала своей работы в Анненербе доктор Вагнер взял за правило избирать только те направления и темы, которые могли в какой-либо степени помочь ему с собственными научными изысканиями. Это было трудно, но он быстро научился балансировать на грани, окружая себя множеством полезных связей, ни одна из которых не была результатом лишь простой человеческой симпатии. Он всегда был уверен в себе, и уверенность его передавалась другим, что в немалой степени способствовало тому, что ему доверяли, с ним считались, признавая научным авторитетом, которым он, конечно же, на самом деле не являлся. Однако был и другой доктор Вагнер, которого никто не знал, о котором не догадывались его коллеги и, главное, руководство института: человек одержимый идеей собственной исключительности, уверовавший в то, что благодаря покровительству высших сил, сможет взойти на какие-то недосягаемые для остального человечества ступени познания. Еще в молодости Отто начал собирать коллекцию предметов, так или иначе связанных с различными сакральными культами. Что-то он находил сам, что-то ему присылали его многочисленные агенты, некоторые вещи попадали к Вагнеру по воле рока. После того, как Германия оккупировала половину Европы, у доктора появилась возможность самому отбирать интересные артефакты из музеев и частных коллекций. В одной из таких поездок ему в руки попался небольшой камень, до странности похожий на те два, что уже побывали в его распоряжении. Он сразу осознал важность этой находки и первым делом постарался скрыть ее от своего руководства. Камень благополучно перекочевал в его особняк, где занял уготованное ему почетное место рядом с осколком хрустального черепа древней цивилизации ацтеков. Вечерами доктор Вагнер часто брал камень в руки, присаживаясь на обитую кожей табуретку возле стеллажа, и часами просиживал, задумчиво поглаживая шероховатую испещренную таинственными знаками поверхность кристалла. Иногда камень вдруг начинал источать едва различимый зеленоватый свет, и доктор замирал в предчувствии, что вот сейчас перед ним распахнутся если не врата рая, то уж точно какие-то особенные двери, за которыми его ожидает великая будущность. Конечно, это были только мечты, но он верил в них и готов был идти до конца ради обретения окончательной ясности. Этот предмет попал к доктору Вагнеру совершенно случайно. Если бы не бдительность одного из сотрудников лаборатории Аненербе в Несвиже, то, вполне вероятно, он пылился бы в одном из подвалов института среди черепков индоарийской керамики и глиняных табличек Месопотамии. Причиной интереса к артефакту послужило то самое странное свечение, которое так и не смогли объяснить. С целью проведения более серьезных экспериментов кристалл был отослан с почтой в Берлин. Именно ее и погрузили на борт самолета в Кракове, которым доктор Вагнер однажды в сентябре 1941 года возвращался из Львова в Берлин. От нечего делать во время полета он стал читать сопроводительные документы. Там-то и было упомянуто об интересном феномене. Он, не раздумывая, принял решение, определив таким образом судьбу Несвижской находки. Ведь неспроста судьба подбрасывала ему части великого целого.

Доктору Вагнеру в начале тридцатых годов довелось подержать в руках и еще один кусок магического камня. Его обладатель, один из отцов нацизма, главный редактор «Фолькише беобахтер» Дитрих Эккарт, рассказывал, что этот кусок метеорита со звезды Сириус, величаемый в научных и оккультных кругах электролитом, был прислан Николаем Рерихом в Лигу Наций, но организация отказалась от владения этим сакральным предметом. Камень якобы распространял мощное космическое излучение, способное воздействовать на психику людей. Рерих хотел водрузить камень на башне Шамбалы, но его идеи остались для мирового сообщества очередным бредом тронувшегося умом мистика, коих в начале двадцатого века развелось слишком много. Неизвестно, как влияли камни на остальных людей, но ощущения в душе Вагнера, если допустить, что у него была душа, они вызывали абсолютно идентичные. У него начинало бешено колотиться сердце, в центре лба появлялось необычное жжение, и казалось, что произнеси он несколько нужных для камня слов, тот откроет ему двери ко всем тайнам вселенной. Найти слова не удалось, как впоследствии и самого обладателя камня Эккарта, таинственно исчезнувшего вместе с сокровищем, которым Вагнер так мечтал завладеть. Однако это нисколько не расстроило фаталиста Вагнера, который полагал, что на все воля судьбы и рано или поздно то, что должно случиться, обязательно случится. Он был уверен, что обладание двумя камнями — это залог непременного успеха, и Рериховский осколок никуда от него не денется, чтобы там ни произошло.

Вагнеровские учителя с периферии материального мира в одном из трансов научили его обращению с артефактом и строго-настрого запретили давать его чужим людям в руки. Распираемого гордыней доктора так и подмывало похвастаться своим сокровищем перед кем-нибудь из коллег, и Генрих оказался первым, кому доктор открыл свою тайну.

— Будет лучше, если вы не станете прикасаться к камню, — настойчиво повторил Отто. В его голосе сквозила обеспокоенность.

— Не волнуйтесь, доктор, — тихо произнес Генрих, продолжая внимательно разглядывать минерал, испускавший мягкое зеленоватое свечение. Только что он мысленно признался самому себе, что потрясен. Однако, привыкнув скрывать свои эмоции, постарался взять себя в руки. — В Индии мне приходилось видеть разное, но такое… — Он обернулся и посмотрел Вагнеру в глаза. Тот стоял позади, сложив руки на груди, и весь его вид в этот момент говорил о сознании собственной значимости и исключительности. Генрих сдержанно улыбнулся. Ему не хотелось ранить больное самолюбие доктора. — Камни, как люди, — продолжал он, снова возвращаясь к артефакту, — у них своя история и судьба, своя, иногда разрушительная энергетика. С этим надо считаться.