— Да, согласен, жалость — одно из отвратительных человеческих качеств, — заключил Отто, — катализатор глупости, я бы сказал. Ну, теперь мне все более-менее с вами ясно. Итак, мой друг, вы готовы к “дранг нах остен” — походу на Восток? Вылетаем через два дня. Пока все, пойдемте, я вас провожу, ибо на сегодня у меня намечено одно важное мероприятие.

— Не смею вас больше беспокоить, доктор. Весьма польщен оказанным доверием, честь имею, — Генрих отвесил небольшой поклон и вышел на улицу. Дверь за ним захлопнулась, и он услышал, как в замке три раза повернулся ключ.

«Ну что, ж, доктор, не смею мешать вашей практике, — подумал Генрих, подходя к калитке. — Хотя любопытно было бы взглянуть, как вы рисуете себе на лбу руны, разводите под камнем голубое пламя, истязаете тело веригами или корячитесь за пламенем свечи на одной ноге, пытаясь отбросить на стену тень в виде свастики. Интересно, подтвердят ли вам силы потустороннего мира мою легенду? Да куда они денутся!»

29 июня, наши дни. Несвиж

Всю дорогу до Несвижа Ежи Бронивецкого терзали смутные сомнения относительно благоприятного завершения возложенной на него Ватиканом тайной миссии. Теперь, когда от заветной кафедры в Грегорианском институте его отделял, по сути, один шаг, который надо было сделать во что бы то ни стало, ему казалось, что он упустил какую-то важную мелочь, деталь, без которой все может сорваться. Уповая на Господа, он надеялся, что все пройдет гладко, то есть в полном соответствии с заранее намеченным планом.

План же был таков: по приезде в Несвиж он собирался немедленно получить от своего контрагента уже похищенные тем из дома старика Юркевского столь важные для Ватикана документы в обмен на деньги, пакет с которыми лежал во внутреннем кармане его добротного твидового пиджака. Больше всего Ежи волновал моральный аспект всего этого предприятия, но вместе с тем он свято верил, что Ватикан не может ошибаться и уж тем более требовать от него поступков, недостойных звания добропорядочного христианина. Несколько раз он останавливал машину, выходил, садился на траву и, открыв наугад Библию, принимался истово молиться, вкладывая в молитву все свои душевные силы. К тому моменту, когда он въехал в город, сил уже совсем не осталось. Поэтому, как только за ним с протяжным скрипом закрылась дверь номера, пан Бронивецкий рухнул на кровать лицом вниз и мгновенно уснул.

Он проснулся рано, прочитал молитву, после чего быстро побрился, принял душ и не завтракая, пешком через весь город отправился в костел Наисвятейшего Божьего Тела, чувствуя легкое волнение, которое, конечно же, не укрылось бы от внимательного взгляда случайного соглядатая. Однако внешность пана Бронивецкого была такова, что внимательно на него уже давно никто не смотрел, ну, разве что, его соседка — набожная вдова пани Немировская, чей пышный бюст мог смутить самого принципиального католика. Там в костеле, под скамьей в предпоследнем ряду справа, в соответствии с договоренностью его ожидал пакет с бумагами. Там же он должен был оставить и деньги, полученные им накануне от казначея аббатства в Кракове. Ему не нравилось, что в качестве места обмена был выбран дом Божий, к тому же служивший родовой усыпальницей князей Радзивиллов, чьи гербовые печати лежали на разыскиваемых Ватиканом документах. В этом было что-то легкомысленное, если не сказать — кощунственное. Тем не менее, спорить не приходилось, ибо такова была воля куратора, а значит и воля Святого престола.

Народу в костеле было немного. Пан Бронивецкий окинул присутствующих быстрым внимательным взглядом и прошел вперед. Его сотрясал нервный озноб. Чтобы как-то унять его, Ежи вынужден был крепко сцепить пальцы. Сидевшая рядом старушка то и дело с тревогой поглядывала на него, от чего он нервничал еще больше. «Неужели сегодня все наконец завершится? — мысленно вопрошал Ежи, поднимая глаза к великолепным фрескам кисти Гески, украшавшим стены и своды костела. Раньше он мог часами любоваться ими, но сегодня взгляд его скользил мимо, туда, где в туманной вышине перед алтарем кружилось какое-то насекомое. — Я, как это насекомое, перед лицом Всевышнего», — думал он, чувствуя, как струйка ледяного пота сбегает у него по спине.

Когда месса закончилась и все разошлись, он, выждав некоторое время, направился к заветному месту и, опустившись на скамью, прикрыл глаза, собираясь с силами. Его рука плавно скользнула вниз. Спустя какое-то мгновение пальцы пана Бронивецкого, наконец, коснулись бумаги, приклеенной куском скотча к нижней части скамьи. Вот оно, подумал он, осторожно освобождая находку от скотча. Ему даже показалось, что где-то под сводами костела послышался шелест крыльев его ангела-хранителя. Однако в следующий момент ему пришлось испытать сильное разочарование. То, что он извлек из-под скамьи, оказалось всего лишь сложенным вчетверо листком, вырванным из ученической тетради в клетку. Пан Бронивецкий опасливо огляделся по сторонам и, убедившись, что сзади никого нет, быстро опустился на колени и заглянул под скамью. Там больше ничего не было. Пораженный этим неожиданным открытием, Ежи с замирающим сердцем развернул записку. Его взгляд споткнулся о кириллицу. «Условия изменились, — сообщал автор послания, — мне надо немедленно покинуть город. Если вам все еще дороги ваши бумажки, то удвойте сумму. Это в ваших интересах. Не вздумайте хитрить! Жду до субботы».

6 апреля 1942 г. Несвиж

Адам обернулся, позади стоял ухмыляющийся Антон Тычко. Давний недруг из далекого прошлого вжал в плечи крупную голову, всем своим видом показывая, что их детская неприязнь все еще жива и никуда не улетучилась за долгие годы.

Антон жил рядом, в соседней деревне. Вся пацанва в округе знала его как предводителя местной шпаны, державшей в страхе всю окрестную малышню, вынужденную совершать многокилометровые пешие походы в единственную на семь деревень школу. Доставалось всем, в том числе и Адаму, к которому Тычко и толпа его опричников относились с особой ненавистью. Однажды терпению Адама пришел конец. Он положил в карман маленькую подкову и потопал в школу, обдумывая по пути план мести. Ну, неужели они не понимают, что рано или поздно всему наступает предел? Разве не ясно, что человек не может всю жизнь бояться. Рано или поздно он взбунтуется, как Спартак в Древнем Риме, о восстании которого Адам недавно прочел в подаренной отцом книге. Будь что будет, если полезут — мало не покажется!

Из-за своих размышлений Адам опоздал к началу занятий. Поэтому разбирательства с врагом произошли на первой перемене.

«Отличный повод проучить этого хлюпика», — подумал Тычко, нехорошо в школу опаздывать! Адама быстро окружили друзья Тычко, а сам Антон толкнул его руками в грудь.

— Ты почему опоздал, дупек? — потребовал объяснений Тычко.

— Сейчас объясню, — ответил Адам. Он засунул руку в карман, достал свое грозное оружие и со всей силы ударил Тычко в живот. Когда тот упал на пол, и, задыхаясь, стал жадно глотать ртом воздух, два раза добавил подковой по голове. Зрелище было не для слабонервных. Адам не мог и предположить, что из головы Антона может вытечь так много крови. Именно это огромное оставшееся на полу красное кровавое пятно, по его мнению, и произвело наибольшее впечатление на тычковских друзей. Не будь его, Адама затоптали бы на месте.