Сначала казалось, позиция Троцкого возобладает. Зиновьев писал 31 июля 1923 года Сталину: «…беда в том, что и наши – Серго (Орджоникидзе), Ворошил(ов), Бух(арин) – сильно колеблятся… Даже Молот(ов), кажется, имеет большие сомнения»[40]. Опасения не были напрасными, ибо Троцкий наступал. 12 июля 1923 года в «Правде» появилась его статья «Водка, церковь, кинематограф». В ней опять – теперь на всю страну – критиковалась возможность возвращения к водочным доходам. Сталинско-зиновьевская группа нанесла ответный удар. Первым делом она от имени ЦК запретила дискуссию по водочному вопросу, а затем сделала «оргвыводы». Поводом стало письмо члена редколлегии «Правды» Е. Преображенского, направленное в политбюро 15 июля 1923 года. В нем Преображенский, будучи противником возобновления продажи водки, протестовал против запрета общественного обсуждения: «…никакое новое решение в направлении возврата к продаже водки не может быть проведено без всестороннего и публичного обсуждения вопроса и без твердого большинства в партии за эту меру»[41].

Через две недели решением политбюро Преображенского изгнали из членов редакции.

Эти и другие подобные факты вынудили Троцкого выступить с критикой складывающейся в партии иерархической системы управления. 8 октября 1923 года он направил письмо в ЦК, в котором предостерегал верхи от начавшегося ухода от внутрипартийной демократии. Троцкий указывал, что даже в тяжелых условиях Гражданской войны в партийных организациях и партийной печати велось свободное и безбоязненное обсуждение насущных вопросов. Теперь выборность руководителей партийных органов заменяется назначенчеством. Стал формироваться слой секретарей-аппаратчиков, а с ними началась бюрократизация партии. В результате стала вытесняться свобода мнений. Недовольных стали перебрасывать на другие места работы, а на их место выдвигать послушных людей. В руководстве, отмечал Троцкий, «создалась секретарская психология» – люди подбираются не по принципу компетентности, а по принципу лояльности. И предложил: пока не поздно, «секретарскому бюрократизму должен быть положен предел».

Когда эти слова накладываешь на положение с властью времен Хрущева – Брежнева – Горбачева, то очевидно, насколько прозорлив был Троцкий. Именно партбюрократия, замешенная на «секретарской психологии», и подбор кадров по принципу лояльности сгубили СССР. Троцкий предвидел такой исход, потому в статье «Новый курс» (декабрь 1923 года) выдвинул лозунг: «Партия должна подчинить себе свой аппарат». Но не был услышан. Однако Троцкий не успокоился.

В письме политбюро ЦК от 19 октября 1923 года он писал, что Центр в лице секретариата ЦК (контролируемый Сталиным) при назначениях и перемещениях членов партии оценивает их «прежде всего под углом зрения, в какой мере они могут содействовать или противодействовать поддержанию того внутрипартийного режима, который – негласно и неофициально, но тем более действительно – проводится через Оргбюро и Секретариат ЦК». В результате появилась специфическая психология секретаря: решать множество подступающих дел, не вникая в суть проблемы, командными методами, приказами, «рассчитанными только на пассивную дисциплину всех и каждого». С другой стороны, такие секретари, а фактически полновластные руководители партийных организаций «начисто отказываются от собственного партийного мнения… как бы считая, что секретарская иерархия и есть тот аппарат, который создает партийное мнение и партийные решения. Под этим слоем воздержавшихся от собственного мнения пролегает широкий слой партийной массы, перед которой всякое решение предстоит уже в виде призыва или приказа»[42].

Спрашивается: Троцкий оказался прав в своем диагнозе или возводил поклеп? Не зря Ленин в своем «Завещании» («Письмо к съезду») упрекнул Троцкого в небольшевизме, добавив, что не стоит ему «ставить в вину лично». Остается только гадать, как сложилась бы история СССР 20-30-х годов, если бы небольшевистский подход Троцкого возобладал в партии.

Правота Троцкого столь очевидна, что нынешние почитатели Сталина объявили «1937 год» – борьбой против партийной бюрократии! Мол, мало ли о чем писал Троцкий, Сталин реально вычищал Аппарат от всякого рода «переродившихся». Потом подобную борьбу с Аппаратом затеял Мао Цзэдун, назвав кампанию чисток «культурной революцией». Остается задаться вопросом: эти перетряхивания партаппарата были «троцкизмом» или, наоборот, маскировкой с целью закрепить всевластие вождистской верхушки? Эта перелицовка идей Троцкого под собственные нужды с его поношением станет фирменным стилем его преемников.

Кстати, о водке. Когда Троцкий был дискредитирован, то Сталин, будто его зеркальное отражение, также выступил против ее продажи! На XV съезде ВКП(б), проходившем в декабре 1927 года, он вдруг заявил: «Наконец, мы имеем такие минусы, как водка в бюджете… Я думаю, что можно было бы начать постепенное свертывание выпуска водки, вводя в дело вместо водки такие источники дохода, как радио и кино»[43].

Легко представить какие бы ехидные комментарии последовали от современных историков и публицистов, если замену водки на кино и радио предложил Троцкий. На деле же Сталин ничего не имел против употребления водки, более того – активно насаждал распитие крепких напитков вплоть до пьянства. Сохранились воспоминания, как Сталин заставлял людей напиваться. Даже шахтер Алексей Стаханов, явно знающий вкус водки, еле смог удержаться на ногах после проверки его «на прочность» Сталиным.

Хуже приходилось тем, кто алкоголь не употреблял. Управляющий делами Совнаркома Я. Чадаев так описал процедуру «дружеского» спаивания: «Берия взял большой фужер, до краев наполнил его… коньяком и поставил передо мной… – Что вы! Я не могу столько и вообще крепкие напитки не пью, – тихо проговорил я. Все переглянулись, а Сталин продолжал читать протокол. – За здоровье товарища Сталина, – еще раз предложил Берия. В этот момент я очень надеялся, что «хозяин» придет ко мне на помощь и положит конец «инициативе» Берии. Но Сталин. приподнял голову и чуть прищуренным глазом пристально посмотрел на меня. Самопроизвольно мои руки потянулись к бокалу. Я выпил до дна фужер, поставил его на стол и сразу же сделался красным и потным. Ощутил боль в голове. Сталин. поставил свою подпись в конце протокола. Я быстро взял протокол, попросил разрешение удалиться и, стараясь идти по одной линии, поспешно вышел из кабинета. От опьянения подкашивались ноги. Почти бегом дошел до своего места, заплетавшимся языком успел сказать секретарю: «Немедленно рассылайте». И буквально рухнул на диван»[44].

Эта практика распространялась и на зарубежных гостей. Один из видных партдеятелей Югославии вспоминал последствия одной из таких встреч у Сталина:

«По пути обратно на виллу Тито, который тоже не мог выносить большого количества спиртного, заметил в автомобиле: