Разве я могу советовать своей дочери рисовать или не рисовать? Разве я понимаю? Я ничего не понимаю в живописи и совсем ничего – в художниках.

– А ты сама чего хочешь? – Вчера Дольче испытал на мне этот прием, и я убедилась в его эффективности.

– А… ну… Мам, но вот если мои работы окажутся слабыми, плохими? И этот парень из художественного училища увидит их и скажет мне: «Ну ты дура!» Да я же повешусь!

– Тогда не рискуй.

– А если… Мои рисунки будут лучше всех, и тот парень скажет мне: «Ты такая классная, я хочу с тобой встречаться»? Это же будет просто кайф. Это то самое, чего я больше всего хочу в своей жизни.

– Тогда рискуй.

Варька остановилась.

– Мама, но мне нужен твой совет. Инна Ивановна сказала, что будет так, как ты решишь.

Инна Ивановна поступила просто подло, хотя она и не хотела. А может, хотела? Пришла ко мне, покаялась, напомнила заодно о моих грехах, заставила снова чувствовать себя гадиной. И теперь вроде я уже не могу ей отказать в помощи. Неужели она так верит в Варьку? Еще и этот парень…

Я отставила чашку с чаем и бутерброд в сторону. Моя интуиция вопит: Варьке не надо никакого художественного кружка, а особенно выставки в галереи имени Шельдешова. А умом я понимаю: если я запрещу дочери приближаться к этой чертовой Инне Ивановне, с ее разводами и манипуляциями, будет мне большой скандал, а то еще и полный бунт, бессмысленный и беспощадный.

– Варя, могу я взять тайм-аут? Мне надо подумать.

– Сколько?

– Сутки.

Варя была немного разочарована, но не обижена и не зла на меня.

– Ладно. Но можно я пойду сегодня в художественное училище?

– А можешь не ходить?

– Нет.

– Тогда иди.

Мой рабочий день был в самом разгаре, когда в Центр прибыл Дольче. Он выглядел озабоченным и даже расстроенным. Заглянув ко мне, друг увидел, что я занята, и вышел. Освободилась я только через полчаса. Дольче мне удалось обнаружить на балконе фитнес-зала, где он курил сигарету, любуясь на пейзаж за балконом.

– Что-то случилось?

Он обернулся:

– Мне думается, Сонька пропала.

– Если ты не дозвонился, то это не значит…

– Я поехал к ней, когда убедился, что телефон не отвечает. В дверь стучал полчаса. Спустился вниз, а там бабульки у подъезда сказали, что последний раз видели ее вчера утром. Она села в свою машину и уехала. Сказали, что она была одета в серые штаны и темную куртку, будто на природу ехала.

– На фиг ей природа… Ты ее отцу звонил?

– У меня нет его номера. То есть он был когда-то, но не найду. И я боюсь его беспокоить.

– У меня есть, где-то записан. Я сама его наберу, но сначала надо позвонить в ту больницу, куда мы Лешку увезли.

– А когда мы вообще в последний раз Соньку видели?

Мне пришлось немного подумать:

– В пятницу я отсыпалась дома. Значит, в четверг.

В больнице, куда я позвонила через две минуты, трубку взяла женщина из приемного покоя. Она не могла знать, приезжала ли в последние несколько дней к Алексею Пламеннову мама, но по обещала узнать, если я перезвоню ей через пять минут. Через пять минут я перезвонила.

– Нет, к Алексею мама не приезжала. Это совершенно точно. Наше учреждение работает в закрытом режиме, а на посту дежурит охранник, который записывает данные всех посетителей. Софьи Пламенновой в списке за вчерашний день нет.

– А можно у него спросить, когда Софья приезжала в больницу в последний раз?

– А не надо спрашивать. Я сама посмотрела. Ваша подруга была здесь две недели назад.

Поблагодарив собеседницу, я положила трубку и обернулась к Дольче. Он развалился в кресле, задрав ноги в желтых сандалиях на журнальный столик. На его лице застыло отстраненное выражение, будто он так глубоко погрузился в свои мысли, что потерял счет времени. Я хотела шикнуть на него за сандалии на столе, но не решилась.

Не меняя позы и выражения лица, мой друг отчетливо произнес:

– Мы должны ехать за ней.

– Но куда? В больницу она не ездила.

– Не так. Ехала, но не доехала. Она хотела поехать к сыну. Возможно, чтобы увезти его оттуда и где-нибудь спрятать. Но не доехала.

– И где нам ее искать в таком случае?

– Везде.

Он решительно поднялся с места и вышел из моего кабинета.

У меня зазвонил телефон, потом кто-то заглянул в дверь. Потом пришла на собеседование мастер по наращиванию ногтей, потом притопал прораб, который отвечал за наш ремонт, и мы долго ползали с ним по полу в холле, проверяя работу плиточника, потому что прораб хотел убедиться, что мы не предъявим к нему претензий в будущем. Все эти увлекательнейшие мероприятия завершились часам к восьми вечера, а в половине девятого, когда я наконец оказалась дома, позвонил неуемный Дольче.

– Мы завтра едем искать Соню. У тебя есть ее хорошие фотографии – летние, к примеру? Что-нибудь на природе. И фото ее машины?

– Я пороюсь в альбомах. Фото машины точно есть. Мы ее «пежо» прошлой зимой обмывали, помнишь? Тогда Сонька меня фоткала рядом с машиной. А в лесу – не знаю…

– Поищи и будь готова. Я заеду за тобой в восемь утра.

– Хорошо, – сказала я. – Но ты после этого тоже начнешь заниматься делами Центра.

Мой друг возражать мне не стал. Наверное, он уже понимал, что реинкарнация Центра – эфемерная мечта. А реальность будет очень жестока к нам.

– Начинать искать Соньку мы будем прямо от дверей ее квартиры, – объявил Дольче утром, когда я села в его машину.

Я покивала ему, хотя думала о другом. Только что я, возможно, совершила ужасную ошибку. Раненько утром Варька начала пытать меня, требуя решения – заниматься ли ей рисованием. Со всеми вытекающими последствиями. Мне бы надо было придумать что-то такое обтекаемое, посоветоваться с кем-нибудь, но я ничего не придумала, да и обсуждать мои взаимоотношения с дочерью мне было не с кем. Вот был бы у Варьки нормальный папа! Сашке же плевать – будет Варька рисовать, или танцевать, или овец пасти.

И я сказала дочери, что пусть себе рисует.

А теперь, сидя в машине, раскаялась в своей слабости. Она завалит свою выставку. Она опозорится, а парень из художественного училища плюнет в ее сторону и назовет бездарностью. Это сломает Варьку! Это собьет ее с ног.

– Наташка, ты чего приуныла? О Женьке все горюешь?

Странно, что Дольче не прочитал мои мысли. Обычно он читает.

– Знаешь, а я как-то даже и забыла… То есть не забыла, а…