Мамы в комнате не было, и от этого я еще больше смутилась.

— Садись, Пари! — пригласил Сайгид.

— Патимат! Иди сюда! — услышала я со двора голос матери.

Пари все еще держала меня за руку. Я топталась на месте, не зная, как поступить. Сайгид улыбнулся.

— Ты, Пари, не бойся… Я хочу сказать тебе кое-что…

— Патимат! Ну что за неслух! Тебе говорю. Возьми с полки зеленую кастрюлю и иди скорей! — звала меня мама.

Наконец Пари отпустила мою руку. Я вихрем вылетела во двор.

— Ты ведь не ребенок! Пора соображать! Что ты там присохла? Люди должны поговорить вдвоем! — ворчала мама, пока мы шли с ней к дому Омардады. Она несла какую-то еду для Сайгида и Мажида.

— В дороге все пригодится, — сказал Омардада. — Отец мой, да простит аллах его грехи, говорил: «Уходишь на сутки, а еды бери с собою на три дня».

Женщины набивали хурджины братьев. Омардада снял со стены старую шашку. Он то вынимал ее из ножен, то снова вкладывал, то вешал ее, то опять брал в руки.

— Возишься с шашкой, как андиец с буркой, — заметила Халун. — Воображаешь, что одним взмахом разгонишь врагов?

— Ну и что же! Немало покрушила она недругов, Халун. Может, и снова придет ее черед! Читай, что написано на ней рукой самого командира. — Омардада протянул жене шашку.

— Знаю! Сто раз слышала: «Бесстрашному горцу, смелому льву Омару от однополчан!»

— А если знаешь, зачем подсмеиваешься?

Омардада взмахнул шашкой: «Хварт, хварт!»

Утром на площадке под скалами собрались все жители аула. Уезжающие в армию молодые джигиты старались казаться веселыми, успокаивали близких. Но не просыхали слезы на глазах жен, матерей, сестер. Омардада, одетый, как в праздник, говорил больше и громче обычного. То перебрасывался шутками с джигитами, то подбадривал женщин.

— Лев и мужчина должны все испытать! — Омардада подошел к Сайгиду и протянул ему шашку. — Горцы говорят: «Для умелого владения шашкой голова важнее, чем рука». Лучше нет для нее места, чем ножны, — всякий знает. Но приходит час, вынимают шашку из ножен — и не на подушку враг кладет голову.

Сайгид улыбнулся уголком рта, пристегнул шашку к поясу. Халун, обнимая Мажида, покусывала по старой привычке нижнюю губу и не сводила глаз с Сайгида. Он смотрел чуть левее — там около своей матери стояла Пари — она вышла проводить на фронт двоюродного брата.

Моя мама держала хурджины Сайгида. Ее строгое лицо под черной шалью светилось, как поздняя луна, проглядывающая сквозь тучи.

— На суровых скалах Дагестана не раз вспыхивал огонь войны, — продолжал Омардада. — Немало вражеских ног пыталось топтать нашу землю. Но наши предки дрались, как львы, защищая свою горскую честь. Мы уверены, что и вы не покроете позором гордое имя горца. Счастливого возвращения вам, сыновья! Быстрой победы!

Вдруг на площадку, верхом, с трудом сдерживая коня, выехал Жамал. Лицо его горело, точно он попал сюда прямо из бани. Шапка надвинута до бровей, ногу в сапоге он держал в стремени, другая, перевязанная до колен, была втиснута в огромную калошу и беспомощно болталась.

— Дорогие мои! — крикнул он, подняв руку. — Родина в опасности! Надо дать отпор незваным гостям. Счастливого вам пути!

Никто не повернулся в сторону Жамала.

Мужчины тронулись в путь. Матери обнимали сыновей, целовали, плакали. Многие бежали следом за уходившими. Старики оттаскивали женщин силой, успокаивали, уговаривали…

Сайгид попрощался с родными и подошел к Пари. Она грустно улыбалась, напомнив мне маленького обиженного ребенка. Ветер играл ее желтым шелковым платьем, теребил кисти праздничного белого платка. Сайгид задержал в своих ладонях ее руку, стараясь поймать взгляд. Когда на секунду девушка подняла черные ресницы, он ласково ей улыбнулся. Еще мгновение — и Сайгид очутился в седле. Пари, как птичка, подлетела к коню. Платок упал с ее головы на плечи, в ушах, как ночные звезды, вспыхнули золотые серьги.

— Сайгид! — крикнула Пари, зарываясь лицом в гриву коня. — Сайгид!

Женщины заплакали, заголосили еще громче. Отец Пари побледнел и шагнул к дочери. Омардада громко проглотил слюну.

— Пари, Пари, — шептал растерянный Сайгид.

— Милый, — сказала она, с вызовом вскинув голову. — Я буду ждать тебя, сколько придется. Вот, возьми на память обо мне. — Пари сняла кольцо и протянула Сайгиду.

— Я, пока жив, и так буду тебя помнить. — Он снова надел ей кольцо на палец.

— Клянусь, Сайгид, до твоего возвращения не носить ни серег, ни колец! А это пусть будет у тебя. — Зарыдав, она снова вложила ему в руку кольцо.

Косо поглядев на дочь, отец девушки пошел вслед за провожающими. Мать Пари пыталась оттащить дочь от Сайгида.

— Что хотите, то и делайте со мной! — сквозь рыдания выкрикивала Пари, — Мне теперь все равно!

— Не плачь, дочка, не плачь! — обняла ее Халун. — Слезы тут не помогут…

На девушку смотрели с сочувствием и нежностью. Если бы не война, поведение ее было бы настоящей находкой для сплетников. Но сейчас все изменилось.

— Не успели и пожить весело наши орлята, — говорили люди. — Не испытали счастья любви — пришлось расставаться с любимыми…

Пари, когда Сайгид был уже далеко, схватила меня за руку, и мы вдвоем побежали, не глядя под ноги, подальше от людей. На маленькой лужайке под скалой Пари бросилась на траву, горько и безнадежно разрыдалась. Я тихонько сидела рядом и успокаивала ее.

Вдруг куропатка со своим звонким «тарх!» пролетела над нами. Может быть, это та самая куропатка, которую когда-то поймал для меня Садулаг? Отпуская птицу, Омардада просил ее унести с собою все наши горести и несчастья… Но нет, не помогла нам выпущенная на волю птица… Одна за другой сваливались на нас беды. Я вспомнила Хизри и Садулага. Может быть, и они собираются в армию? Кто провожает их, кто желает им счастья? И наше последнее письмо, наверное, они не успеют получить… Мне тоже захотелось плакать, но я сдерживалась. Какие чудесные были дни, когда Садулаг и Хизри жили у нас… Никто не горевал, все радовались жизни. Джигитов, уезжающих в армию, провожали веселыми песнями, а не горькими слезами. Тогда не было войны… Кому же нужна эта война?

Мы молча шли с Пари домой.

В годы войны аул напоминал заброшенную мельницу. Мужчины, которые еще не были призваны, с рассветом уходили на работу, возвращались поздно. На улице можно было встретить лишь «больного» Жамала, который носился по аулу с руганью и криками. Маму мы видели редко, она с утра до вечера пропадала в поле. Омардада работал бригадиром.

Я вернулась из школы, взяла кувшин молока, две лепешки