прятки! Любишь девушку, скажи прямо: «Люблю». Никто тебе на дороге не положил камень. Я сам по любви женился. И тебя не заставляю идти против своего желания…

Сайгид молчал.

— Самое время сейчас все решить. То, чего не хочешь себе, не желай другим. Не решен еще у нас в горах женский вопрос. Из-за женщин убийства бывают… Месть, вражда… Так вот — если любишь, я сейчас же иду к родителям Пари. Буду сватать! А ты брось эту игру с огнем…

— Я вижу, — сказал Сайгид, — тебе насплетничать успели.

— А ты считаешь, если у тебя любовь, то люди должны ослепнуть и оглохнуть! В ауле от мала до велика — все знают. Огня в мешке не утаишь, верблюда в снопе не спрячешь!

— Не любили бы мы друг друга, не писали бы письма! — вскипел Сайгид.

— Письмо — бумажка! — воскликнул Омардада. — Посылать тайком записки — занятие трусов. А если вы друг друга любите — женитесь, дай аллах вам здоровья.

— Куда спешить, отец! Немного осталось подождать. Вот кончу учиться…

— Теперь тебе улизнуть не удастся! — разозлился Омардада. — Когда первый раз брал в руки карандаш, чтобы написать ей письмо, надо было хорошо подумать! Знай, что в горах и маленький камешек вызывал обвал.

— Отец, ты меня не так понял! — запротестовал Сайгид. — Я хочу, чтобы все пока молчали. Мне надо специальность получить, а потом уж жениться.

— Я-то молчу! У меня рот на запоре, как сундук с драгоценностями. А вот ты пойди зашей рты людям! — Он, не оглядываясь, спустился с лестницы и уже издали крикнул: — Халун, бери своих джигитов и отправляйся в бригаду Курачилава. Наша бригада остается сегодня наверху!

— И одна пойду, Омардада, дорогой! Хочу, чтобы мои дети дома отдыхали! Они приехали всего на несколько дней…

— Если бы ты их вовремя приучила к труду, некогда бы им было заниматься пустяками!

…Не прошло и получаса, как Сайгид опять отправил меня к Пари с почтой…

Вечером мы с сестрой загнали в хлев корову и вернулись в дом Омардады.

От мамы не было никаких вестей.

Омардада беспокоился.

— Сам виноват, что послушал Парихан, не поехал с ней, — ворчал он, поднимаясь на веранду и с трудом переводя дух, будто выпил целое озеро. Сайгид стоял, прислонившись к деревянному столбу, глядя куда-то счастливыми невидящими глазами, тихо напевал. Омардада посмотрел на него, как на должника, который, не вернув вовремя денег, пришел просить еще. Он сердито бросил на пол кирку и тяпку.

Халун сбивала масло в глиняном кувшине. Она ворчала про себя: «Надутый пришел, не знаю, кто виною».

Но как только Омардада позвал: «Халун!» — «Что тебе, дорогой?» — спросила она нежно, будто целый день только и ждала этого зова.

— Принеси сюда ножи, топоры и точило!

— Сейчас, дорогой! — Халун быстро отставила кувшин и побежала в комнату.

— Что бы он делал, если бы не ножи и топоры? — прошипела она.

— От твоих ножей и топоров скоро одни ручки останутся! В день два раза точишь их, отец, — пошутил Сайгид.

Омардада промолчал, глубоко вздохнул.

— Это не твоего ума дело, — сказала Халун, подморгнув сыну. — У каждого свои заботы.

Она знала, что молнии, вспыхивающие в глазах мужа, могут ударить в сына.

— Почему ты не дала Нупайсат топорик? — спросил Омардада, бросив косой взгляд в спину Сайгиду.

— Я сказала ей, дорогой, чтобы она зашла при тебе. Знаю, что бывает, когда я что-нибудь отдаю без твоего разрешения.

— Надо понимать, кому можно, кому нет!

— Правильно ты говоришь, Омар!

— Я ей разрешил взять у тебя топорик.

— Как я ни поступлю, все остаюсь виноватой. Никогда не забуду, как бесновался в прошлом году, когда я дала нож Тухбат. Кто однажды попал под ливень, другой раз захватит с собой бурку. Теперь я поняла, зачем тебе нужно сейчас точить топоры! Сам ко мне послал Нупайсат, чтобы потом меня поругать. Честь твоей голове! Больше Халун не повторит свою ошибку. Сам же ты говоришь, что умный человек, споткнувшись о камень, другой раз обойдет его.

— Кто же теперь тебя посмеет ругать, госпожа Халун, когда подросли сыновья? У тебя язык проворнее стал ворочаться! Ты уверена, что на старости лет я тебя уже не брошу!

— Именем аллаха клянусь, Омар, буду только рада, если ты найдешь лучшую! Я тебя не держу, дай мне развод, и делу конец, — гордо проговорила Халун.

— Не так ты раньше пела, куропатка моя! День и ночь старалась угодить мне…

— Те времена прошли, Омар. Если бы тогда я была такая умная, как сейчас, и одного дня с тобой не осталась.

— С каких пор ты стала такой ученой!

— Даже птичка своей маленькой головкой кое-что соображает, а ты всегда думаешь, что головы у людей только для волос… А твоя — чтобы командовать!

— Как у других, я не знаю. Твоя голова точно курдюк у барана — из одного корня три волоса растут.

— Да, Омар, теперь ты говоришь — курдюк, а прежде не раз ты гладил мои волосы и целовал.

— Что вы сегодня целый день ругаетесь? — спросил, заглянув на веранду, Сайгид, а Мажид махнул рукой и вышел за ворота.

— Ваша родительница хочет ходить в папахе! — негодовал Омардада. — Чувствует себя у вас под защитой! Думал, что хоть один из вас пойдет в меня, оба похожи на мать!

— До сих пор считалось, что Сайгид весь в отца! — засмеялась Халун. — Обогнал всех на скачках, укротил колхозного коня. А теперь ты мне его уступаешь!

— Язык у тебя недурно подвешен, но, когда надо сказать серьезное слово отбившемуся от рук сыну, ты помалкиваешь! Поди послушай, что люди говорят…

— Если всех слушать, получится, что сам пророк Магомед великий грешник! — отбивалась Халун.

— Лучше бы я умер, чем видеть все это. Подошла ко мне Хуризадай при людях и говорит голосом петуха, у которого в горле застрял колос: «Поздравляю со снохой, почему все держите в секрете?»

— Ну, что же она сказала такого? Дело обычное — взрослеют сыновья, их женят, а девушек выдают замуж.

— Ты, наверное, тоже замешана в этой каше. Я не собираюсь, Халун, их ссорить. Им, я не спорю, надо подождать, но не играть же в прятки, — Омар подобрел.

— Не те времена сейчас, когда родители решают за детей. А ты хорош! — упрекала Халун. — Ты не рядовой колхозник. Твой портрет был напечатан в газете, а рассуждаешь порой как отсталый человек — кулак.

Она направилась в другую комнату.

— Не зря мой портрет был в газете, Халун. Я пашу землю за троих! — крикнул Омардада вдогонку жене.

Долго он возился с ножами и топорами. Потом смазал их маслом, завернул в