позиции зализывать раны. Японцы довольно шустро организовали на этой горе укрепления и выкатили против наших войск пушки и пулеметы. Понятно, почему атака захлебнулась. С нашей стороны оказалось почти четыре сотни убитых и раненых. После этого безумного по храбрости и отчаянию боя мне попала в руки японская листовка. Отпечатана она была на превосходной бумаге и взывала к чувствам русского солдата. Но взывала это так странно, что солдат, прочтя ее, никоим образом не проникался к воззванию японцев сложить оружие и сдаться, а совсем наоборот, злился на них и громко, досадно матерился. А как еще мог реагировать простой солдат, прочитав о том, что его Родина является и поработителем других народов, и угнетателем свобод и уничтожителем веры предков? Из той же листовки солдат узнал, что под Ялу наши войска потерпели сокрушительное поражение, потеряв три тысячи человек убитыми и более пятисот плененными. И как мог простой солдат относиться к подобной бумаге? А никак — он в очередной раз выругался на японцев, на Стесселя, да на Курапаткина и использовал хорошую бумагу по туалетному назначению. А из чувств у него осталось лишь одна злость на противника, да досада на наш генералитет. Одно радовало — в город пришли новости, что адмирал Скрыдлов из Владивостока неплохо потрепал японцев, потопил пару судов и еще пару захватил, приведя их в порт. Японцы, говорят, весьма струхнули, когда адмирал прошелся по их тылам — ловить его было некому, вся их эскадра была прикована к блокаде Артура.

Весь июль Артур сидел в ожидании штурма. Но штурма как такового не последовало. Противник подтягивал силы, окапывался, готовил артиллерийские позиции. Происходили отдельные стычки, иногда серьезные, но штурма не было. Весь месяц мы готовились, рыли траншеи, натягивали проволоку, закладывали фугасы. Добровольцы тренировались стрелять, минометчики пристреливали позиции, командиры полков учились взаимодействовать с подчиненными подполковника Бржозовского. По телефонной линии отрабатывали команды, координаты, стреляли по точкам болванками. Получалось довольно неплохо, и подобное кооперация пехоты и нового вида артиллерии обещала дать неплохие результаты.

Агафонов и Грязнов обучали своему ремеслу новых людей. Вскоре после начала обучения к ним присоединился молодой капитан, который, как я понял, и станет командиром нового рода войск. Он так же засел за «парту» и как губка стал впитывать знания. Его интересовало все, от теории, до практики. Своими рукам капитан разобрал и собрал мотоциклетный движок, потом поучаствовал в ремонте прострелянного крыла, и сам же потом учился летать. Поначалу Агафонов учил людей просто планировать. Пускал их с небольшого холмика на обычной чайке, давал людям почувствовать воздух и таким образом избавиться от страха. И лишь затем ближе к середине лета он допустил их до моторизированного крыла. И лишь к концу июля он твердо поставил троих солдатиков и одного капитана на крыло. С этого момента наша миссия закончилась и командование обороной крепости получило в свои руки новый род войск, а Агафонов и Грязнов, передав свои знания и всю свою технику, остались не у дел. Более оставаться им в Артуре было незачем.

Выбраться из осажденного города мне и моим людям удалось только лишь к концу месяца. Двадцать восьмого числа ранним утром наша эскадра снялась с якоря и пошла на прорыв с целью добраться до Владивостока, чтобы оттуда объединенными силами с кораблями адмирала Скрыдлова трепать японца. А вечером того же дня в наступивших сумерках, под покровом навалившегося тумана, наш миноносец «Решительный» выдвинулся в Чифу, чтобы отправить оттуда донесение о том, что Витгефт пошел на прорыв блокады. И на этом миноносце в Чифу уходил и я вместе с Агафоновым, Грязновым, да Петром.

«Решительный» беспрепятственно вышел с рейда и, взяв курс на китайский город, ходко пошел по волнам. Лейтенант Рощаковский, находясь на верней вахте, прямо под стволом главного орудия, через бинокль зорко следил за морем, выискивая японские корабли. Была большая надежда на то, что нам удастся вырваться из блокады. Я какое-то время находился здесь же, тревожно поглядывая на командира корабля. Волна била в левый борт, поднимала брызги, окропляла лицо. Погода была теплая и в какой-то мере приятная. Ветер обдувал непокрытую голову принося облегчение. Нынче погода выдалась очень жаркой, днями над городом нависало пекло, а ночь становилась удушливой. Здесь же, на борту боевого корабля, развившего хорошую скорость, было приятно.

— Не стоит вам здесь находиться, Василий Иванович, — сказал мне Рощаковский, не отрываясь от бинокля. — Спуститесь вниз.

— Внизу душно, — ответил я, — я лучше здесь постою.

— Идти будем всю ночь. Вы не будете спать?

— Пока не охота. Признаюсь вам, я вот так первый раз на корабле.

— Как «так»? — не очень понял меня лейтенант.

— Так, чтобы брызги в лицо, — пояснил я. — Раньше доводилось только на тихоходах.

— Нравится?

— Да, приятно.

Он хмыкнул, потом сказал:

— Хорошо, что не зимой так идем. Так бы сосульки на усах выросли.

Я улыбнулся. Здесь наверху было хорошо и свежо. Мне здесь нравилось. Сюда же попытался было прорваться Агафонов, но лейтенант строго запретил и тому пришлось спуститься вниз, туда где было душно, темно и влажно. Там же в чреве боевого корабля сидел и Петр с Грязновым.

— Корабли, ваше благородие, — неожиданно доложил один из матросов, что так же сканировал водную гладь.

Рощаковский перевел бинокль на то место, куда показывал вахтенный.

— Миноносцы, — пробубнил лейтенант глухо, — по нашу душу, — и в ту же секунду скомандовав вахтенному: — Наблюдай! — слетел с площадки вниз в рулевую рубку. И уже оттуда скомандовал в машину: — Вперед полный!

И «Решительному» в ту же секунду словно хорошенько поддали под зад. Взревела силовая установки, нос корабля приподнялся и миноносец, уже никого не таясь, стал набирать скорость.

Два японских миноносца, вынырнув из тумана, пошли на перехват. Рощаковский быстро перекрестился, сам встал за штурвал и, забубнив молитву, положил корабль бортом к волне. Вода словно таран несколько раз ударила по стали и глухой, нервозный набат прокатился от носа до кормы. Маневр на какие-то секунды снизил скорость корабля, но вскоре он снова ускорился и стал уходить от преследователей. Японские миноносцы так же поддали угля, да так, что из их труб вылетал уже не дым, а факела из не успевавшей сгорать угольной пыли. Вскоре японцы оказались сбоку от кормы «Решительного». И началась гонка с маневрами.

Рощаковский вел корабль мастерски. Закладывал миноносец с борта на борт, резал волну, менял курсы. Японцы не отставали, повторяли за ним, но зачастую опаздывали и мало-помалу отдалялись. К тому же и мешались друг другу, боялись лишний раз