Она прикрыла глаза рукой от солнца, и я понял, от кого у Кнута манера прищуривать один глаз.

– Нет, – в конце концов ответил я, закрывая глаза.

– Расскажи что-нибудь, Ульф. – Она положила прихваченную мною куртку под голову.

– Что?

– Что угодно.

– Дай-ка подумать.

Мы молча лежали. Я прислушивался к потрескиванию костра и шепоту воды, осторожно и радостно ласкавшей прибрежные камни.

– Летняя ночь в Стокгольме, – начал я. – Все в зелени. Все спят. Я медленно иду домой вместе с Моникой. Мы останавливаемся и целуемся. И идем дальше. Мы слышим смех, льющийся из открытого окна. Со стороны залива налетает ветерок, несущий с собой запах травы и водорослей. – Я стал напевать про себя. – Ветерок гладит нас по щекам, и я плотнее прижимаю ее к себе, и ночи нет, есть только тишина, тень, ветер.

– Как красиво, – прошептала Лея. – Продолжай.

– Ночь коротка и светла, она ускользает, как только просыпаются дрозды. Мужчина в лодке замирает, чтобы полюбоваться лебедем. А когда мы переходим мост Вестербру, мимо нас проезжает одинокий пустой трамвай. И там, посреди ночи, в Стокгольме тайно цветут деревья, а окна домов раскрашивают город в светлые тона. А город наигрывает мелодию для всех спящих, для всех, кто уедет отсюда и отправится в дальние странствия, но все равно вернется в Стокгольм. Улицы благоухают цветами, а мы только что поцеловались и медленно-медленно идем по городу домой.

Я прислушался. Волны. Костер. Крик чайки вдали.

– Моника – это твоя девушка?

– Да, – сказал я. – Она моя девушка.

– Вот как. И как долго вы встречаетесь?

– Надо подумать. Лет десять, наверное.

– Долго.

– Да, но мы встречаемся только по три минуты за один раз.

– Три минуты?

– Три минуты и девятнадцать секунд, если быть точным. Столько времени ей требуется, чтобы спеть песню.

Я услышал, как Лея поднимается и садится.

– То, что ты рассказал, – это песня?

– «Мы медленно идем по городу», – сказал я. – Моника Зеттерлунд.

– И ты с ней никогда не встречался?

– Нет. У меня был билет на ее концерт в Стокгольме со Стивом Каном, но Анна заболела, и мне надо было работать.

Лея молча кивнула.

– Наверное, хорошо так любить кого-то, – сказала она. – Я хочу сказать, как те двое в песне.

– Это длится недолго.

– Этого ты не знаешь.

– Правда. Никто не знает. Но по твоему опыту, разве это долго длится?

Внезапно налетел холодный порыв ветра, и я открыл глаза. Я заметил что-то на краю обрыва на другой стороне залива. Наверное, всего лишь очертания большого камня. Я повернулся к Лее. Она сжалась в комок.

– Я говорю, что все бывает, – произнесла она. – Даже вечная любовь.

Ветер задувал ей на лицо пряди волос, и мне внезапно показалось, что от нее исходит такое же синее сияние. А может, все дело в здешнем свете.

– Прости, это не мое дело, я только…

Я замолчал. Мои глаза искали очертания камня, но не находили.

– Ты только?..

Я сделал вдох. Я знал, что буду сожалеть.

– Я стоял под окнами мастерской после похорон. Слышал твой разговор с братом твоего мужа.

Лея скрестила руки и посмотрела на меня. Она не удивилась, просто оценивала ситуацию. Взглянув туда, куда удалился Кнут, она снова перевела взгляд на меня:

– У меня нет опыта, и я не знаю, сколько может длиться любовь к мужчине, потому что никогда не любила того мужчину, который мне достался.

– Достался? Ты хочешь сказать, у тебя был договорной брак?

Она отрицательно покачала головой:

– Договорной брак – это то, о чем раньше семьи договаривались между собой. Выгодные связи. Пастбища и стада. Одно вероисповедание. Мы с Хуго не состояли в таком браке.

– И?..

– Мы были в вынужденном браке.

– Кто же вас принудил?

– Ситуация. – Она снова взглянула в сторону Кнута.

– Ты была…

– Да, я была беременна.

– Насколько я понимаю, твоя религия не слишком терпимо относится к внебрачным детям, но Хуго ведь не из семьи лестадианцев?

Она снова покачала головой:

– Ситуация и отец. Вот кто нас принудил. Он пригрозил, что изгонит меня из паствы, если я не выполню его требование. А быть изгнанной из паствы означает оказаться в изоляции, остаться в полном одиночестве, понимаешь? – Она поднесла руку к губам. Сначала я подумал, для того чтобы прикрыть шрам от заячьей губы. – Я видела, что происходит с такими людьми…

– Я понимаю…

– Нет, ты не понимаешь, Ульф. И я не знаю, почему рассказываю об этом постороннему.

Только сейчас я заметил слезы в ее голосе.

– Может быть, как раз потому, что я посторонний.

– Да, может быть, – всхлипнула она. – Ты уедешь отсюда.

– Как твой отец смог принудить Хуго, если Хуго не принадлежал к пастве, из которой его могли изгнать?

– Отец сказал ему, что, если он на мне не женится, отец напишет на него заявление в полицию и обвинит в изнасиловании.

Я молча посмотрел на нее.

Она сидела, выпрямив спину и вскинув голову, и смотрела на море.

– Да, я вышла замуж за мужчину, который изнасиловал меня, когда мне было восемнадцать. И родила ему ребенка.

Крик ужаса со стороны материка. Я обернулся. Черный баклан скользил по водной поверхности под обрывом.

– Потому что так вы толкуете библейские слова?

– У нас дома только один человек толкует Писание.

– Твой отец.

Она пожала плечами:

– В тот вечер, когда это случилось, я пришла домой и рассказала матери, что Хуго меня изнасиловал. Она принялась меня утешать, но сказала, что лучше ничего не предпринимать. Какой нам прок в том, чтобы сына Элиассена осудили за изнасилование? Но когда она со временем поняла, что я беременна, она сообщила отцу. Его первой реакцией был вопрос: молились ли мы Богу о том, чтобы я не забеременела. А второй: мы с Хуго должны пожениться.

Лея проглотила слезы и замолчала, а я понял, что эту историю она рассказывала очень немногим. А может даже, никому. И со мной ей представился первый и наилучший случай после похорон произнести вслух все эти вещи.

– И он отправился к старику Элиассену, – продолжила она. – Отец Хуго и мой отец – важные люди в деревне, каждый по-своему. Старик Элиассен дает людям работу в море, а мой отец несет им Слово Божие и душевное спокойствие. Отец сказал, что если Элиассен не согласится, то он без проблем убедит кое-кого из паствы, что тем вечером они кое-что видели и слышали. Старик Элиассен ответил, что отцу нет нужды ему угрожать, что я в любом случае хорошая партия и, возможно, сумею немного утихомирить Хуго. И когда эти двое решили, что должно быть так, стало так.