Считанные секунды на самом деле всё действо. Игорь хорошо среагировал – вывернул-таки арматурину, что торчала у Палычева порога. На неё уже натыкались, а теперь и пригодилась – как она отсоединилась-то!.. Я, ещё когда они подъезжали, заметил, что как раз Линёк на дорогу вышел – чуть поодаль, за почтой, напротив своего дома… Ну, то есть, я видел только фонарик и что кто-то копается тоже…

– Мужики? Лёх! Генк! – в тот же миг крикнул он оттуда, и не дожидаясь, двинулся к нам, тоже по дороге что-то подбирая. Недавно только расстались, даже голоса различает.

Линёк – это кликуха не дюже солидная, по голосу и виду тоже добряк такой, а вообще он два метра ростом, детина ещё та, сорока годков, накостылять горазд. Игорь также парнище весьма дюжий, по виду весь крепкий, калач тёртый – всё проводником-дальнобойщиком жизнь познавал. А уж дядя Генрих VIII, несмотря на подтяжки и очки, как я уж упоминал, работает экскаваторщиком (и как посерьёзнеет, весьма похож на монарха), а уж здесь его по молодости все знают – да и сейчас не успеет приехать, то сам «в ночное» на несколько дней, то всё старые дружбаны никак не забудут!

Плюс в терраске отец с братцем спят – надо только свистнуть.

Короче говоря, воинственное во мне проснулось чувство, каюсь.

Да и не только во мне. Как-то все поддакнули («Браконьеры, стервятники!» – показалось, что-то такое послышалось – как будто призрачные реплики из клуба, где крутят советское кино). У дяди Генриха, вдруг вспомнилось, татуировка армейская на сердце – голова Ленина, канонический профиль. А Линёк, в украшениях на своих ручищах попроще («Маша», «Лёша»! ), не могу поклясться за полную достоверность и дословность фраз (впрочем, как, наверное, и своих), добродушно-простовато пообещал вышедшему лысому:

– Я тебе, б…, щас эту арматурину на шее завяжу!

В той же примерно тональности, я слышал, он обращается к своей дочке шарфик повязать! Я, если б был вменяем, наверное, так и закатился бы до слёз. А рядом ещё дядя Генрих в своих подтяжках, с натянутыми на пупок трико… Да а я-то тоже!.. Все мы здоровы ржать – смех-то у наших всех, у дяди Генриха, у отца, особенно выразителен и заразителен – вместе бы и… Ещё Чубатого и Валерки не хватает – они тщедушны нынче, но на язык-то как бойки!

Только тут мы ржать совсем не стали, а как бы приготовились к броску…

Теперь только понимаешь, что «как в эфире всё происходило», что накачаны мы были сивушными парами, чуть от земли не отрывались, и что спасло нас только провидение да отчаянное «пьяному море по колено». Ребятам, наверное, экономней было сохранить лицо, и они, пренебрежительно бросив: «Ну, хрен с вами, собирайте!», хлопнули дверцами и убрались.

Я всё же хотел вослед «снежком» запустить, но меня удержали.

Узнав об инциденте, отец был недоволен. «Мальчики» – чуть ли не с пиететом отзывался он о них. «Мальчики разберутся». Как будто это была власть свыше, призванные варяги Рюрик, Синеус и Трувор! Тру вор – война и воры, не иначе.

Он сам мог бы стать председателем. Да даже одно время и был, с трудом выдержав несколько месяцев, быстро сдал дела бывшему зоотехнику. Тот держался целый год, хотя бы в два дома служебных с роднёй заселился; потом его сменили уже три раза изгоняемым Белохлебовым – вроде бы здешним по рождению, но по природным свойствам явно пришлым, к тому же первым фермером-индивидуалистом… А про такую уж диковину и распоследнему Колобку всё было ясно: десницей колхоз, а шуйцей… После подковёрной борьбы, агитационных действий, в коих, по причине дешевизны услуг, были задействованы самые сомнительные местные политтехнологи, вплоть до Юрия Борисовича, Зимы-мл. и Лимонхвы, открытых столкновений партий на всеобщих собраниях и т.п., вновь зоотехник согласился – на трон уже, как на плаху. Отделался инфарктом – во всяком случае, сослался на здоровье. И положение вещей совсем двусмысленным стало. Свои не идут: хозяйство полностью развалено, кому охота теперь жилы рвать, когда те, приезжие временщики, чуть не открыто в своё удовольствие растаскивали! Кандидатов всегда было хоть отбавляй, но теперь и эти наконец-то уяснили, что сколько верёвочке не виться: больше уж из колхоза ничего не выжмешь.

Из приведённой краткой хроники видно, что положение крайней степени развала, когда уж кажется всё, дальше некуда, несколько раз пересматривалось. И вот откуда-то пришла совсем новаторская идея – ввести так называемое внешнее управление. Явились «мальчики» на своей «бэхе» – пусть и не как в фильме «Бумер», попроще, но тоже с неким символизмом. Причём они катают по нескольким окрестным сёлам – всем управляют. По-новому, слышь, управляют, по-пацански, без сантиментов. Деревенскому складу ума корневому вроде и чуждо всё это («Вчяра ещё лопухом ж… подтирал, а нонче джип ему подавай!»), но менталитет привит через телеящик, все всё понимают и вообще «с пониманием и уважением», чуть ли не с поклоном.

Колдобины не заделали, но через день зерна на дороге след простыл – как будто его и не было.

Юрия же нашего Борисовича, рассказывал потом отец, тоже с чьих-то слов, «с корытом», привязанным к велосипедной рамке (у кого-то даже выцыганил велик «под добычу»), тормознули. Он конечно, тоже заупрямился. Пьяные свиные глазки, слюняво-панибратство… Выскочили «мальчики» – без разговоров зарядили в рот, он, бедный, аж отлетел с дороги в буерак. Ванна эта жестяночная под бугор загремела, а велсапет – туда же под мост, но в другую сторону. «Мигом обломали!» – и двух минут не длилась расправа, сели и уехали. «Это тебе не с бригадиром препираться: «Я не пьяный, я не брал, какой я пьяный!» – добавляет отец моралите, намекая на несколько лет сезонной работы Ю.Б. на току, за ЗАВе15, при сортировке и погрузке зерна.

Другим «работягам» повезло больше. Уже легенды стали передаваться о невероятном неучтённом урожае! Коля Зима и Коля Глухой, причём каждый со своей партией подручных, набрали за ночь, как утверждали, каждый мешков по пяти и беспроблемно сдали их народонаселению по бутылке за мешок.

«Мальчики», чуждые земле и всему на ней укладу («не знають, с какой стороны к тялку подойтить!»), процарствовали недолго, с полгода.

Городской и сельский житель, по моим многолетним за ними наблюдениям, народ совсем разный. И кажется, что теперь процесс этого расслоения наращивает темп как никогда.

Городского всё больше тянет раствориться в безличности, раствориться, как та мимикрирующая бабочка, в окружающей обстановке, бездумно и автоматически предаться спасительной текучке. Для него важна если не одна функция – производства, работы или потребления, – то набор функций. Отпахал восемь (а то и больше) часов на работе, пришёл, добрался с неё и оснюс, как рыба, у телевизора – чего вы ещё от него хотите? Ему уже редко приходится кого-то встречать-провожать, шумно приветствовать, сажать за стол, натапливать печку и баньку и говорить за жизнь. Пришёл – молодец – возьми в холодильнике, засунь в микроволновку – ноль эмоций. Это, мне кажется, с застойных времён такое расползается веяние, а с наступлением капитализма и тем паче. Хотя ещё у Гончарова в «Обыкновенной истории» столичный дядюшка чего стоит.