Но это здесь, дома, на глазах. А в городище все кущи кажутся и слаще и порочнее (второе точно верно!). «Удовольствие справлял» – тоже характерное выражение. К примеру, им мать моего товарища упрекала своего сына (да заодно как соучастника и меня) за недостойное поведение и расточительство – в студенческую пору – при крайней общесемейной бедности. Мы, однако, конфет или, допустим, колбасы ни разу за пять лет не покупали16. А когда я, извините, справлял не удовольствие – нужду, меня забрали «на сутки». Я, кстати, даже не попытался убежать: я, семнадцатилетний, просто не знал, что в городе этого нельзя! Как правило, о городском житье-бытье у селян бытуют такие же несуразнейшие мифы, как и у горожан о деревенских и деревне. «Ой, смотри – коровка! Смотри: петушок!» – в этом, дивясь, кривясь и/или охая, как на душевнобольного, не видят отражения своих восторженных пересказов про дешёвую ипотеку и в кинотеатре игротеку.

Конечно, и деревенские могут при случае и надобности объегорить городских профанов. Но про свою дерёвню я что-то такового навскидку не припомню. А вот игнорирование прав «крепостного бесправного сословья» (как и их названия) – сколько угодно. И инструмент здесь испокон веков один и тот же – привязанность крестьянина к земле, к страде, к среде. Вот даже памятна недавняя история, как фермеры-трудяги (высший вроде класс) себе ангары строили – для хранения подсолнечника и зерна, чтоб хоть какие-то копейки вырвать у перекупщиков. Высадился десант – бригада из Воронежа: десять человек, договор, то-сё, им возвести от фундамента «под ключ» – три недели… Но прочухав обстановку, затянули с лета аж до Нового года! А что ж, неплохо: нянчаются с ними, всех знают по именам, кто пьёт, кто нет, кто в завязке, кто спохмелья, кто в запое… кто в разводе, у кого какие семейные и прочие проблемы… То покормят, то напоят сами – ведь делать-то надо! Братец мой, намаявшись (сам доделывал, искал материалы), хотел в суд подать, да себе дороже: «контора умерла», фирма-однодневка (вернее, полугодка).

Коммивояжёрством тоже пробавляются: привозят втридорога всякую ненужную дрянь – наборы ножей, косметики, книг, постельные комплекты – и разбирают: здесь супермаркетов нет, нет ощущения изобилия, нет выбора. Автолавки, как во время оно, не ездят; большинство жителей никуда не выезжает вообще (если только по крайней надобности в райцентр); водку и спирт (лечебные, для медицинских и хозяйственных целей), кажется, свои же изредка распространяют. Я долго думал, чем бы мне заняться – придумать, понятно, нужно такое, чтоб вещь была абсолютно бесполезна для сельского обихода и хозяйства – раскупят влёт… И эврика: на палочках ароматических прочёл загадочную надпись «агарбатхи» (или «агарбатти» – так благовония зовутся в Индии), привёз в Сосновку и стал позиционировать: мол, чтоб ваш телок не огорбатился, воскуривайте ему агарбатти! Шучу, конечно, горчицей приправляю, но в придумке этой намёк на горечь правды есть.

Из другой степи пример – из той, что по соседству, по коей проходит трасса Тамбов-Воронеж, а по ней – автобус регулярный с соответствующим названием. Давно уж вроде как принят был закон, запрещающий курить водителю и включать шансон… В Подмосковье мы наблюдали борьбу закона с этим «вроде как», подчас успешную. А здесь – два телевизора в салоне, динамики вверху у каждого сиденья, и всю дорогу на всю катушку просмотр отвратнейших быдляцких сериалов: «Сваты» (это, скажу я вам, отъявленнейшее вырожденчество!), а также «Физрук» и «Звездочёт» (хоть чуть помягче, но не намного!) – раньше, я помню, хоть боевики крутили, а нынче мода на «своё». На просьбу сделать чуть потише, лишь улыбаются и для проформы прикасаются к ручке громкости. А как в ушах настряла невыносимая – невыразимая, неотразимая! – шансоноблатючная гадость в стилистике «голуби, пожалуйста, поверьте»! Какие там, как в самолётах-поездах на Западе, наушнички с экранчиком персональным! Едет-тарится тут в основном одно сельпо – в свои деревни областные – его никто не спрашивает. А скорее, как и самим водителям, действительно нравится.

Концептуально сделан, кстати, и автовокзал тамбовский (так называемый «Новый»). Чтоб из реальности витрин блестящих (торговых центров повсюду понастороенных) без потрясения душевного попасть в сельпоразвалины родные, здесь десятилетиями не меняется антураж. Внутри застывшие 70-е, торговцы в них из 90-х, а особенно фасад ласкает взгляд, как будто не из автобуса выходишь, а прямо из машины времени: «СТУДИЯ ЗВУКОЗАПИСИ» – жалко, что только не в граните или мраморе увековечена малопонятно-музейная надпись!

Но вот мы дома – в так называемой сельской местности. Здесь никто от тебя не отвернётся, не ощетинится сразу, но, услужая музе странной, не терпят пустоты: коль ты сам не будешь загибать и хвастаться, тебе бесплатных надают советов. При какой-то зависимости (чаще родственной), повторяю, примеры сии добивают. «Кусан взял машину», «Пузан купил квартиру» (бывает, наверно, иной раз и такое) – подробности-трудности легковерно опускаются да ещё приврут с три короба – это уж стоит весомо, и не немым укором! «Пузан энд Кусан» – как адвокатская контора, фирма, не вяжущая веников. Пузанская башня Николая Кусанского! Из городского мира просачиваются сведения непроверенные – это ладно, а уж что у нас, в артели и общине, происходит, – свято.

Но артель и община, конечно, в переносном смысле. Может быть, какие-то исторические остатки, крохи, атавизмы корпоративизма дотлевают, а так – чистая давно уж метонимия: всё по соседству, а табачок врозь.

Все всех знают, и всё, что ты делаешь, и что другие делают, известно. К молодому, коль его не узнают в лицо, типичнейший вопрос: «Ты чей будешь?» – «Ганчев». Вместо фамилий – их замещающее семейное прозвище (по подворью, как объясняла бабушка) – как бы вторая фамилия, гораздо более известная, чем настоящая-официальная, отсылающая, как правило, к дедам или прадедам; либо же уже более современные прозвища, отцов их отпрысков, понятно откуда возникшие17.