Ночь выдалась прохладная, да еще дождик моросил. Меня передернуло, но только от холода.

– Клетки, о которых вы говорили, – продолжал незнакомец, – те, которые у ворот. Я не вспоминал про них лет пятьдесят. Он запирал нас там, если мы себя плохо вели. А мы вели себя очень плохо. Гадкие, нехорошие мальчики.

Он вертел головой, словно чего-то искал. Потом снова заговорил:

– Дуглас, конечно, покончил собой. Десять лет назад. Я тогда еще в дурке был. Память, конечно, не та. Не та, что раньше. Но Джейми вы описали точно, как в жизни. Никогда не давал нам забыть о своем старшинстве. Знаете, а нам ведь не дозволялось заходить в игровой домик. Отец не для нас его построил. – Голос его задрожал, и на мгновение я разглядел мальчишку в этом бледном старике. – У папы были свои игры.

Он вздернул руку и крикнул: «Такси!» К обочине подкатила машина.

– В отель «Браунз», – сказал он водителю и сел на переднее сиденье. Не сказав «до свидания», он захлопнул дверцу.

За щелчком замка я услышал, как закрывается множество других дверей. Дверей в прошлое, которых уже нет и которые не открыть заново.

Going Woodwo

Перевод. Н. Эристави

2007

Сброшу с себя плащ и рубаху.

Книги свои отброшу,

И жизнь свою – тоже.

Кину небрежно пустые фляги, точно опавшие листья.

Пойду искать себе пищу.

Пойду искать потаенный

Источник воды ключевой.

Я древо найду, чей ствол не охватят

И десять богатырей.

Из-под корней его серых ручей сочится!

Найду там плоды я, и ягоды, и орехи, –

И нареку это древо домом.

Я имя свое назову одному лишь ветру,

Безумье, возможно, охватит меня средь деревьев, –

Так пусть же охватит!

Иным сумасшествием я полжизни страдал, а ныне

Кожа моя одеяньем мне станет.

О да, я безумен. Я сбросил с себя разум,

Как башмаки и память о теплом доме.

Желудок мой голодом сводит.

Бреду меж деревьями. Брежу;

Душой к корням возвращаясь.

Где ж крона моя? Где шипы ногтей?

Как древо, рожу под ветром...

Покину я путь словесный во имя пути лесного.

Лесовичком зеленым восход встречу, –

Чтоб ощутить, что во рту, как язык незнакомый,

Зреет молчанье.

Bitter Grounds

Перевод. Т. Покидаева

2007

По всем счетам, я был мертв. Может быть, где-то внутри, глубоко-глубоко, я кричал, плакал и выл, точно раненый зверь, но это был совершенно другой человек – там, внутри, – совершенно другой человек, у которого не было доступа ни к голове, ни к губам, ни к лицу, ни ко рту, так что на видимом, поверхностном уровне я улыбался, пожимал плечами и как-то жил дальше. Если бы я мог прекратить свое существование, просто перестать быть – безо всяких усилий, не предпринимая вообще ничего, – выйти из жизни так же легко, как выходят за дверь, я бы ушел не раздумывая. Каждую ночь, ложась спать, я надеялся, что не проснусь. Но все равно просыпался, каждый раз – просыпался, и мне опять приходилось мириться с тем, что я все еще здесь.

Иногда я ей звонил. И всегда бросал трубку. После первого, может быть, после второго гудка.

Тот я, который кричал и плакал, скрывался так глубоко внутри, что никто даже не знал, что он там. Я сам забыл про него и ни разу не вспомнил, пока однажды не сел в машину (я решил съездить в магазин за яблоками), и не проехал мимо магазина, и не выехал за город, и не помчался по трассе. Я ехал и ехал, держась направления на юг и на запад, потому что если бы я повернул на восток или на север, мир закончился бы очень скоро.

Потом у меня зазвонил мобильный. Не глядя, я выбросил его в окно и на секунду задумался: интересно, кто найдет мой телефон, и ответит ли он на звонок, и что будет потом, если он все же ответит и вдруг обнаружит, что ему подарили мою жизнь?

Я заехал на автозаправку и снял все деньги, которые можно было забрать за одну операцию, со всех своих карточек. На протяжении нескольких следующих дней я проделывал то же самое во всех банкоматах на всех заправках, пока деньги на карточках не иссякли.

Первые две ночи я спал в машине.

Я проехал уже половину Теннесси и вдруг понял, что мне нужно в душ – причем до такой крайней степени, что я был согласен за это заплатить. Я снял номер в мотеле, забрался в горячую ванну, задремал и проснулся от холода, когда вода в ванне остыла. Я побрился разовой пластмассовой бритвой из приветственного набора, в котором был и пакетик с пеной для бритья. Потом я упал на кровать и заснул.

Проснулся в четыре утра и понял, что пора ехать дальше.

Я спустился в фойе.

Перед стойкой портье стоял раздраженный мужчина: весь седой, хотя, как мне показалось, совсем не старый. Где-то под сорок, если вообще не тридцать с небольшим. Тонкие губы. Добротный, хотя и помятый костюм.

– Я заказал это такси уже час назад. Целый час.

Мужчина держал в руке бумажник и стучал им по стойке, как бы давая понять, что его бесит подобное отношение.

Ночной портье пожал плечами.

– Я могу позвонить еще раз. Но если у них нет свободных машин, то они все равно ничего не сделают. – Он набрал номер и сказал в трубку: – Вас опять беспокоят из мотеля «Доброй ночи»... Да, я ему говорил... Я ему говорил.

– Послушайте, – сказал я. – Я не таксист, но зато у меня есть свободное время. Если нужно, могу подвезти.

Мужчина испуганно обернулся и посмотрел на меня, как на психа. В его глазах мелькнул явственный страх. А потом его взгляд преисполнился искренней радости.

– А знаете, нужно.

Теперь он смотрел на меня, как на посланца Небес.

– Только скажите куда, и я вас довезу. Как я уже говорил, у меня куча свободного времени.

– Дайте мне телефон, – сказал седовласый мужчина. Портье протянул ему трубку. – Можете отменить этот заказ, потому что Господь посылает мне доброго самаритянина. Люди не просто так появляются в нашей жизни. У всего есть причина. И вам, кстати, стоит об этом задуматься.

Он подхватил свой портфель – у него тоже не было багажа, – и мы вместе вышли на улицу.

Мы поехали сквозь темноту. Он разложил на коленях листок с нарисованной от руки картой и время от времени светил на него фонариком, прикрепленным к брелоку с ключами. Иногда он говорил: «Здесь налево» или «Здесь прямо».