The Flints of Memory Lane

Перевод. Н. Гордеева

2007

Я люблю, чтобы у всего был сюжет.

Однако в реальности сюжеты встречаются редко, а когда с нами случается что-то странное – тут сюжетов вообще не бывает. У этих странностей нет логического финала. Рассказывать про странное – все равно что рассказывать про свои сны: можно пересказать, что происходило во сне, но попробуй передать словами эмоциональную составляющую, то, о чем потом думаешь целый день.

В детстве я верил, что есть места, где водятся призраки: заброшенные дома и безлюдные пустыри, которые сильно меня пугали. Я решил избегать их по мере возможностей, точно так же, как я молчал, когда мои сестры принимались рассказывать вполне убедительные истории о странных фигурах, мелькающих в окнах пустых домов. Я никогда не рассказывал правдивых историй про привидения. И не рассказываю до сих пор.

Хотя у меня есть одна история о призраках, причем совершенно неубедительная.

Мне было пятнадцать.

Мы жили в новом доме, который был построен в саду, где раньше стоял старый дом. Я по-прежнему сильно скучал по старому дому, это был большой старинный особняк, и наша семья занимала одну половину. Соседи продали свою половину застройщикам, и отцу пришлось продать и нашу.

Это было в Суссексе, в городе, через который проходит нулевой меридиан: я жил в Восточном полушарии и ходил в школу в Западном.

Старый дом был хранилищем странных вещей: кусков блестящего мрамора и стеклянных шариков, наполненных жидкой ртутью, дверей, за которыми были кирпичные стены, загадочных игрушек, множества старых забытых предметов.

Говорят, в моем собственном доме – викторианской кирпичной громадине в центре Америки – тоже водятся призраки. Немногие решаются провести там ночь в одиночестве. Моя помощница как-то раз там ночевала и рассказывала потом странные вещи: о фарфоровой музыкальной шкатулке, которая начинала играть посреди ночи, о явственном ощущении, что за тобой наблюдают чьи-то невидимые глаза. Другие люди тоже говорили о чем-то подобном, если ночевали там в одиночестве.

Со мной никогда не случалось ничего даже похожего, хотя, с другой стороны, один я там никогда не ночевал. И не слишком уверен в том, что захочу провести такой эксперимент.

– Когда я дома, привидений там нет, – как-то ответил я, когда меня спросили, водятся ли у меня в доме призраки.

– Так, может быть, ты и сам призрак? – предположил кто-то, но я сильно в этом сомневаюсь. Если там и живет привидение, то это какое-то робкое запуганное существо, которое боится нас больше, чем мы – его.

Но я начал рассказывать о старом доме, который продали и снесли (мне было больно смотреть, как его сносят и разбирают на части: мое сердце осталось в том доме, и даже сейчас, по прошествии стольких лет, иногда по ночам, перед тем как заснуть, я явственно слышу, как ветер вздыхает в ветвях рябины у меня за окном, двадцать пять лет назад). Мы переехали в новый дом, построенный, как я уже говорил, в том же саду, где раньше был старый, и прожили там несколько лет.

Дом стоял на извилистой улочке, вымощенной каменными плитами и окруженной деревьями и лугами – как говорится, посреди чистого поля. Я уверен, что сейчас эту улочку заасфальтировали, а поля и луга превратились в современный жилой комплекс. Я бы мог съездить проверить. Но я не поеду.

Мне было пятнадцать, я был тощим и неуклюжим подростком, которому отчаянно хотелось казаться крутым.

Был вечер, осенний вечер.

Возле нашего дома стоял фонарь, его установили после того, как построили новый дом. В нашем захолустье он смотрелся так же нелепо, как смотрелся бы в историях про Нарнию. Это был натриевый фонарь, который горел желтым светом, и этот свет смывал все остальные цвета, все становилось желто-черным.

Та девчонка, к которой я собирался пойти, не была моей девушкой (моя девушка жила в Кройдоне, куда я ходил в школу: невероятно красивая сероглазая блондинка, которой самой было странно – как она часто мне говорила, – почему она стала со мной встречаться), мы с ней просто дружили, и она жила в десяти минутах ходьбы от меня, за полями, в старой части города.

Я собирался пойти к ней в гости, послушать музыку, посидеть и поговорить.

Я вышел из дома, спустился по поросшему травой склону, выходящему на дорогу, и едва не наткнулся на женщину, которая стояла под фонарем и смотрела на наш дом.

Она была одета, как цыганская королева в каком-нибудь театральном спектакле или как мавританская принцесса. Ее нельзя было назвать красивой в общепринятом понимании, и тем не менее она была очень красивой. Или лучше сказать, выразительной. И в ней не было цветов, в моей памяти она осталась в оттенках желтого и черного.

Я слегка вздрогнул от неожиданности, как бывает всегда, когда видишь кого-то там, где ты не ждал никого увидеть, и машинально сказал:

– Здравствуйте.

Женщина не ответила на приветствие. Она просто смотрела на меня.

Я спросил:

– Вы кого-нибудь ищете? – Ну или что-нибудь в этом роде.

И она вновь ничего не сказала.

Она просто стояла и молча смотрела на меня, эта странная женщина, в нашей невероятной глуши, женщина, одетая, как существо из сна. Она не сказала ни слова, лишь улыбнулась, и эта улыбка очень мне не понравилась.

И вдруг я понял, что мне страшно: невероятно, непостижимо страшно, как бывает во сне, и я быстро пошел вниз по улице и завернул за угол. Сердце бешено колотилось в груди.

За углом я остановился, постоял пару секунд, а потом осторожно выглянул из-за дома и посмотрел на улицу. Под фонарем никого не было.

Я был в пятидесяти шагах от дома, но я не мог, просто не мог развернуться и пойти обратно. Я был слишком напуган. Вместо этого я побежал по темной аллее под сенью высоких деревьев, обрамлявших ее с двух сторон – побежал в старый город, к дому своей подруги, и добрался туда, запыхавшийся и дрожащий, перепуганный до полусмерти, как будто за мной гнались все гончие ада.

Я рассказал ей свою историю, и мы позвонили моим родителям, и те сообщили, что под фонарем никого нет, и согласились, хотя и не слишком охотно, приехать за мной и отвезти домой, чтобы мне не пришлось идти пешком.

Вот, собственно, и вся история. Хотелось бы как-то ее дополнить: например, написать, что потом я узнал, что лет двести назад на том месте сожгли цыганское поселение, или что-нибудь в этом роде – чтобы у истории было логическое завершение, чтобы у нее появился сюжет, – но никакого цыганского поселения не было.

Поэтому, как и во всех остальных случаях, когда в моей жизни случается странное, эта история так и останется без объяснений. И у нее не будет сюжета.

В памяти сохранились лишь желто-черная улыбка той женщины и тень страха, который пришел потом.