– Ммммммм, – промычал он, указательным и большим пальцами ощупывая каждый палец правой руки Августа, пробегая от большого пальца к мизинцу. – Ого, в тебе есть сила, не так ли?

Август ничего не сказал.

– Я говорю, в тебе есть сила, паренек, не так ли?

Август продолжал молчать.

– Ну-с… не могли бы вы ответить, молодой человек? – озадаченно спросил Титус.

– Он не разговаривает, – сказал Лайл.

– В каком смысле – не разговаривает?

– Он не произнес ни слова с шести лет.

– Он туповат? – спросил Титус.

– Нет, не туповат. Остр, как бритва, на самом-то деле.

– Он один из таких аутичных ребят, верно? Не может общаться, но может сказать мне, сколько песчинок в моих песочных часах?

– Он абсолютно нормальный, – произнес я сердито.

Титус развернулся на своем вращающемся стуле ко мне.

– Я вижу, – сказал он, изучая мое лицо. – Так это ты главный говорун в семействе?

– Я говорю, когда есть что-то, стоящее разговора, – ответил я.

– Мудро сказано, – заметил Титус.

Он потянулся ко мне.

– Дай мне руку.

Я протянул ему правую руку, и он обхватил ее своими мягкими старыми ладонями, такими мягкими, что казалось, они покрыты пищевой пленкой, которую мама хранила в третьем ящике книзу под кухонной раковиной.

Он сильно сжал мою руку. Я посмотрел на Лайла, и тот кивнул ободряюще.

– Ты боишься, – сказал Титус Броз.

– Вовсе нет, – ответил я.

– Боишься, я чувствую этот страх в твоем костном мозге.

– В смысле – внутри костей?

– Да, в твоем костном мозге, паренек. Ты со слабым стержнем. Твои кости крепкие, но пустые.

Он кивнул на Августа.

– Вот у этого Марселя Марсо[20] кости и крепкие, и налитые. Твой брат обладает силой, которой у тебя никогда не будет.

Август кинул на меня самодовольный взгляд и понимающе улыбнулся.

– Зато у меня сильные пальцы, – сказал я, показывая Августу оттопыренный средний палец.

И тут я заметил человеческую руку, лежащую на металлической подставке на столе Титуса.

– Это настоящая? – спросил я.

Рука выглядела настоящей и ненастоящей одновременно. Отделенной от тела, с ладонью, сложенной в аккуратную чашу. Все пять пальцев казались сделанными из воска или обернутыми в пищевую пленку, как, по ощущению, у самого Титуса.

– Да, настоящая, – сказал Титус. – Это рука шестидесятипятилетнего водителя автобуса по имени Эрни Хогг, который любезно пожертвовал свое тело Анатомическому театру студентов Квинслендского университета, чьи последние исследования по пластинации с наибольшим энтузиазмом спонсируются именно вашим покорным слугой.

– Что такое – «пластинация»? – спросил я.

– Это когда мы заменяем воду и жиры внутри конечности на определенные отверждаемые полимеры – на пластик – чтобы создать настоящую конечность, которую можно потрогать, изучить вблизи и воспроизвести, но мертвая донорская конечность больше не пахнет и не разлагается.

– Дичь какая, – сказал я.

Титус усмехнулся.

– Нет, – возразил он со странным и пугающим удивлением в глазах. – Это будущее.

На его столе стояла глиняная фигурка пожилого человека в цепях. Мужчина был в древнегреческой одежде, с нарисованными масляной краской полосками крови, стекающими по обнаженной спине. Он застыл на середине шага, подняв туго перевязанную снизу ногу, у которой не хватало стопы.

– Кто это? – спросил я.

Титус повернулся к статуэтке.

– Это Гегесистрат, – ответил он. – Один из величайших ампутантов в истории. Он был древнегреческим прорицателем с сильными и опасными способностями.

– Что такое «прорицатель»? – спросил я.

– Прорицатель умел много чего. В Древней Греции прорицатели были вроде как ясновидящими. Они могли видеть то, что другие не видят, истолковывать знаки от богов. Они могли видеть грядущее – ценная способность на войне.

Я обернулся к Лайлу.

– Это же как Гус! – сказал я.

Лайл покачал головой:

– Ладно, завязывай, приятель.

– Ты о чем, паренек? – спросил Титус.

– Гус тоже видит грядущее. Как Гегизистрадамус или кто он там.

Титус бросил новый взгляд на Августа, который слегка улыбнулся и отступил назад, встав рядом с Лайлом.

– Что именно он видит?

– Просто всякие сумасшедшие штуки, которые иногда оказываются правдой, – сказал я. – Он пишет их в воздухе. Например, когда он написал «Парк-Террас» в воздухе и я ломал голову, о какой же чертовщине он толкует, а затем мама пришла домой и рассказала нам, что стояла на пешеходном переходе, когда ходила по магазинам в Коринде, и вдруг увидела старушку, которая шагнула прямо в поток машин. Просто кинулась в гущу всего этого, и срать она хотела на опасность…

– Следи за языком, Илай! – сердито сказал Лайл.

– Простите. Ну и вот, мама бросает все сумки, делает два шага вперед, дотягивается до этой бабки, хватает и дергает назад на тротуар, как раз когда здоровенный муниципальный автобус собирался ее размазать. Она спасла старушке жизнь. И угадайте, на какой улице это случилось?

– Парк-Террас? – выпучил глаза Титус.

– Нет, – сказал я. – Это произошло на Оксли-авеню, но! Потом мама провожает бабку до ее дома в нескольких кварталах, а та не говорит ни слова вообще, просто смотрит ошалелым взглядом. Затем они подходят к старухиному дому, а входная дверь распахнута настежь, и одна из старых оконных створок сильно колотится о стену от ветра, а старуха говорит, что не может подняться по лестнице, и мама пытается ей помочь, но та совсем обезумела. «Нет, нет, нет, нет!» – стоит и кричит. А потом кивает маме, вроде как предлагает ей самой подняться по той лестнице. А поскольку у мамы тоже есть стержень внутри, то она поднимается по лестнице и ходит по дому, и все окна этого старого кориндского дома-квинслендера[21] со всех четырех сторон открыты и стучат на ветру, и мама проходит через весь дом в кухню, где валяется бутерброд с ветчиной и помидорами, который едят мухи, и по всему дому воняет дезинфицирующим средством и еще чем-то более мрачным, более мерзким, пробивающимся сквозь этот запах, и мама проходит через гостиную и дальше по коридору, до самой хозяйской спальни, а дверь туда закрыта; и мама открывает ее и едва не падает в обморок от вони – в кресле возле двуспальной кровати сидит мертвый старик, его голова обернута пластиковым пакетом, а рядом стоит канистра с бензином. И угадайте, на какой улице стоял этот дом?