– Это ведь опасно, – нахмурился он. – Непросто опасно, а черт знает как опасно.

– Ты же мужчина, не стыдно тебе бояться? –хихикнула я.

– А я не за себя боюсь. Мне годов сколько, помнишь?Пожил. Говори, что делать.

– Спрячь бумаги и диск тоже. Отдельно друг от друга.

– Не учи.

– Ага. Диск мне может понадобиться, а бумаги… сампонимаешь…

– Понимаю, не тренди. Кто за ними прийти может?

– Никто, – пожала я плечами, он немного помолчал,потом кивнул:

– Значит, так тому и быть.

Утром у меня появился Ник. Я проснулась оттого, что онбродил по квартире. Приподнявшись на постели и увидев в открытую дверь, как онстоит, разглядывая содержимое холодильника и насвистывая мотивчик, яиспугалась: «Неужто пронюхал?» Но тут же выбросила эту мысль из головы. Всталаи отправилась в ванную.

– Доброе утро, радость моя! – крикнул он.

– Какое, к черту, доброе, если ты здесь, –ответила я.

Он покачал головой.

Я стояла под душем, холодные струи воды с шумом били полицу, и я не сразу услышала, как Ник вошел в ванную.

– Есть что-нибудь выпить? – спросил он.

– Нет.

– Свинство. Башка трещит. Может, мне тоже принимать поутрам холодный душ?

– Может, стоит пить меньше?

– Как же. У меня с этим миром взаимная неприязнь,человек с тонкой душевной организацией способен взирать на него только послелитра водки.

– Если ты себя угробишь, мир вздохнет с облегчением.

– Хоть бы раз сказала что-нибудь ободряющее. Например,я скучала без тебя, дорогой.

– Я скучала без тебя, дорогой, – повторила я,выключая воду. – Ты приободрился?

– Не очень. Как-то без души ты это говоришь.

А я к тебе с благой вестью. Дружок твой больницу покинул.Эскулапы его теперь наблюдают в домашних условиях. Говорить он пока не может,но уже хрипит вовсю. Или пищит. Короче, издает звуки, отдаленно напоминающиечеловеческую речь. Врачи отнюдь не уверены, что он вообще когда-нибудь начнетизъясняться членораздельно. Представь, какая благодарность к тебе егопереполняет.

– Тебя это беспокоит? – спросила я, растираясьполотенцем.

– Скорее, это должно беспокоить вас, сударыня, –усмехнулся Ник.

– А как же ваши договоренности?

– Надеюсь, он о них помнит. Просто я сомневаюсь, чтопарень успокоится, получив деньги. Имей в виду, он за тобой приглядывает и неупустит случая… Одним словом, и договор не нарушит, и шею тебе свернет.

– Что за охота пугать меня с утра? – хмуропоинтересовалась я, повесив полотенце.

– Я переживаю. Ты же безголовая, непременно сотворишьчто-нибудь, а тут он…

Ник развернул меня к себе и стал целовать.

– Иди к черту, – сказала я, отстраняясь.

– И не подумаю. Надо пользоваться, пока у тебяруки-ноги на месте.

Убедившись, что Ник ничего не подозревает, я вздохнула снекоторым облегчением, но мысль о том, что у Виссариона лежат документы,способные взорвать этот город, не давали мне покоя.

Я жаждала действий, но вместе с тем прекрасно понимала, чтолюбой неверный шаг будет стоить мне жизни. Оттого и старалась вести себя так,точно этих документов не существует. Исправно ходила на работу, встречалась сМашкой и болталась по городу с Ником, день ото дня становившимся все мрачнее.Решив, что его тоска по нажитому непосильным трудом приобретает форму затяжнойдепрессии, я выставила на продажу загородный дом, ожидая реакции Рахманова,который у меня не появлялся, похоже, решил серьезно порвать со мной. Побольшому счету, меня это не волновало, если мне повезет, я верну ребенка и безего высочайшего соизволения. В общем, в тот период своей жизни я была настроенавесьма оптимистично, несмотря на предыдущий опыт.

Дом удалось продать невероятно быстро, причем за самуюмаксимальную цену, на какую я только могла рассчитывать. Мне это показалосьхорошим предзнаменованием. Рахманов так и не появился. То ли ничего не знал опродаже дома, то ли решил, что его это не касается. В четверг вечером язаступила на почетную вахту в «Бабочке», когда там вдруг появился здоровячек спышной шевелюрой, собранной в хвост, в грязных джинсах, старенькой ветровке икроссовках на босу ногу. Он производил довольно странное впечатление: по видувроде бомж, но смотрел уверенно и даже нагло. Я подумала, что он сильносмахивает на рок-певца, по случаю затянувшегося запоя потерявшего паспорт вчужом городе, но не смогла припомнить ни одной рок-звезды с похожейфизиономией.

Между тем парень огляделся и прямиком направился ко мне. Янаигрывала мелодию из «Римских каникул», но музыка, похоже, на него впечатленияне произвела. И о хороших манерах он ничегошеньки не знал, потому что, замеревв трех шагах от меня, заявил:

– Привет. Надо поговорить.

Я решила не обращать внимания на невежу, по крайней мере,пока не закончу. В конце концов, мы тут не только шлюх воспитываем, свою миссиюв тот момент я видела шире: нести культуру в массы. Виссарион, судя по всему,был со мной согласен, хмуро поглядывал на пришельца и готовился вмешаться. Вобщем, у парня были все шансы очень долго стоять у рояля в ожидании, когдафортуна повернется к нему прекрасным ликом, но тут я обратила внимание на егоруки, точнее, на левую, на которой красовалась наколка в виде якоря.

– Привет, – ответила я, закончила музыкальнуюфразу и поднялась. – Чем обязана?

– Ник меня вроде бы ищет, – сказал он, поглядываяна меня с сомнением. – Не знаю, с какой стати…

– Так и шел бы к нему, – удивилась я.

– Мне бы для начала понять, в чем дело.

– Пойдем, – позвала я, и мы направились вподсобку. Здесь Морячок устроился на шатком табурете и уставился на меня.

– Чего ему надо? – спросил со вздохом.

– Ты знал парня по кличке Француз?

– Твоего мужа? – усмехнулся он. – Ну, знал.

– Тебя как звать-то? – устраиваясь напротив,проявила я интерес.

– Егором. Егор Платонов.

– Очень приятно, – кивнула я без иронии. –Меня ты, судя по всему, знаешь.

– Ага. Так что за дела?