изначальном единстве – еще не достигнуты. И то, и другое требует изменения сущности человека в Вот-Тут-бытии. Достоинство-ценность истины пра-бытия – в противовес предпочтению, которое отдается суще-бытующему и дополнению к нему – терпимому им и вошедшему в обиход – «суще-бытности» (»Seiendheit«) («идее» и «ценности»). Без-дно-основное сущение Вот-Тут-ности Вот-Тут основывает, как таковое, настоятельное вникание Вот-Тут-Бытия в сущее-бытующее. Вот-Тут-Бытие и называется просветом в его двоякой сущности по отношению к истории В-Между-Тем суще-бытующего, где полагается основа, опираясь на со-бытие.

Заброшенность и преодоление ее в наброске-проекте есть уже понятые, исходя из истины пра-бытия, черты просвета, но еще не рассмотренные более глубоко – из происхождения от перехода метафизики в мышление, проникающее в историю пра-бытия. Просвет никогда не есть пустое, но есть изначальнейшее про-сущивание со-бытия-с-бытием – как разрешения спора и встречного противничания-ответствования – без-дно-основательное Между.

И каждое Вот-Тут некоторого исторического Вот-Тут-бытия только разбарывает пропасть без-дно-основы.

37. Истина как просвет

Слово просвет выражает-сказывает исчезающее и влекущее за собой откровение-зияние, которое в то же время содержит в себе притягательность и Открытое тьмы. Просвет событует-в-событии-сбытии светлое и предостерегает от света и его яркого свечения, от пресыщения светлым.

Свет и светоносное есть в то же время тихое рдение.

Поэтому просвет сказывает-говорит, если понимать его в свете истории пра-бытия, постоянно вместе с раздувнием Открытого, вместе с проникнутостью настроением. Сказывание просвета – настроено.

Просвет как раздувающее жар откровение-зияние – это просвет пра-бытия, которое без-донно-основно вы-раз-малчивает жгучую потребность в основе и со-бытует основопологательство-грюндерство сказывания, доводя до необходимости, каковая необходимость позволяет возникнуть-произойти свободе как истории в смысле борьбы существенных выборов-решений.

Сущностный набросок истины, направленный-устремленный к просвету, – имеет своим первоистоком – равно как и существенным ограничением ограничение истины правильностью – то неразвернутое, что древние греки называли именем богини ἀλήθεια и почитали в ее образе: что мы легко и точно можем перевести как несокрытость, и все же можем предполагать-предчувствовать в ее изначальности ее менее всего, причем не чувствуя соответствующей исторической удаленности.

«Открытость» и «решимость – раз-решимость» (в работе «Бытие и время»), правда, держатся в существенном кругу понятий ἀλήθεια, однако для них недостижимо полное знание Изначального, получаемое в свете истории пра-бытия – что оставляет ἀλήθεια, по-существу, единым с φύσις.

И соответствующим образом уже в сравнении Платона с пещерой (и мой опыт его интерпретации в зимнем семестре 1931/32 года)[42] заложено отпадение от начала; перевод ἀλήθεια в представление души, пусть даже и сравнение (пещера и подъем в освещенную область) существенно отсылают назад, указывая на связь между ὄν – οὐσία – ἰδέα – ἀλήθεια.

В ἀληθεύειν τῆς ψυχῆς у Аристотеля (вопреки разделу «Метафизики» Θ10) несокрытость стала рас-кровением души – ξωή и νούς пользуются не-сокрытостью и сотворяют и несокрытость; и, тем самым, великое, но никогда не удававшееся – также и у великих мыслителей – обоснование души и человека в несокрытости пропало вконец: как решающая возможность сохранения первоначала. С тех пор начинается быстрое протискивание на передний план правильности и дает себе полномочия определение сущности «мышления» и «разума» – а, тем самым, и толкование сущебытности сущебытующего в смысле представленности.

Правильность есть сообразность-соразмерность пред-ставления «муще-бытующему» или, иначе, располагаемость «сущее-бытующего» в представлении и для представления.

Сообразность-соразмерность под-крепляет суще-бытующее, делает – насколько это касается человека как субъекта – самоочевидным для него суще-бытующее. Истина стала очевидностью и через нее – обеспечением наличия субъекта; это обеспечение-гарантирование само вынуждено сделать себя укреплением суще-бытующего, причем сейчас больше не столь существенно, что в каждом случае есть суще-бытующее, как оно показывает себя – а важно, что оно окружает как прочное и устойчивое и стоит, поддерживая, надежно и прочно.

Вопрос о соразмерности-сообразности в смысле согласования и передачи-возврата теряет в весе и в смысле; прочно сделанное считается обеспечивающим надежность и безопасность, за что и ценится, а если даже и оценено в соответствии с прежней мерой – также совсем ничего ничего не передает о суще-бытующем (то есть становящемся). В этом отношении взято именно прочное кажимости-воображения-иилюзии-ложности – ошибки. Но этот характер выпадает из сущности истины. Когда Ницше в конечном итоге характеризует истину как «заблуждение», то решающее заключается, скажем, не в том, что он перевернул ее, превратив в противоположность, а в том, что ее сущность – вследствие приоритета, отдаваемого махинативности, – еще раз изменилась – от надежности к упрочению. Характеристика как «заблуждения» – это как бы только историческое снятие, а никак на бдящее в «воле к истине» знание о самой истине. Почитание истины почитает не «иллюзию» как таковую, а «истину», которая в кругу до сих пор существовавших понятий истины «является» как иллюзия. Но она раскрывается, таким образом и для воли к мощи тоже как возвышение, и как поэзия, и как просветление-преображение, по каковой причине все же в этом наделении силой-усилении еще остается мощным со-образование по меркам с «бытием», а именно – сообразование по меркам со становлением как волей к мощи.

Ницше – вопреки всему – неуклонно держится в русле истины как adaequatio; закрепление – лишь разновидность этого.

Ницше метафизически примымливает истине как правильности и очевидности ее завершение, однако никоим образом не мыслит ее изначально – и в последнюю очередь мыслил бы ее изначально. менее всего мыф изначально. имение всего изначально. Однако окончательное мышление имеет – как и изначальное – свою подлинную существенность и величие.

Истина поэтому не может быть больше «верховной властью», «наивысшей силой» («Воля к мощи» 853[43]), хотя она остается необходимой для воли к мощи. Вопреки этому, в первом начале φύσις und ἀλήθεια сокрыто «есть» одно и то же – и единое-единственное.

Истинность как правильность, как закрепление намертво – требуется, ценится, почитается, желается потому, что человек как субъект посреди суще-бытующего ведет себя по отношению к нему и во всем ведет себя прежде всего по отношению к самому себе.

Воля к постоянству и непрерывному присутствию-наличию есть даже наиболее сокрытая и подлинная причина для проекта суще-бытующего как «становления» (ср. выше S. 25 f., 92, ниже S. 395), поскольку становление должно сохранять то и другое в одном: постоянство преодоления и притом именно как преодоление застывшего и застоя, так что в постоянном преодолении сущит некоторое постоянство (а именно – постоянство преодоления) и присущность (а именно присущность того, что надлежит преодолеть).

Воля к истине (как правильности), конечно, этим еще не обоснована, потому что правильность сама лишена основы. Она есть без-дно-основа просвета в смысле раздувающего рдение углей откровения В-Между-Тем (Средь и Тем Временем) мгновения.

Здесь то, что само только начиналось-восходило