Мы сидим молча. Я пытаюсь представить себе эту старуху. Берет с красным маком, лицо, чернильно-черные всезнающие глаза. Интересно, может ли со мной когда-нибудь случиться что-нибудь подобное?

Уилл наклоняется, подбирает бутылку и ставит ее на кофейный столик. Запотевшее донышко оставляет на столе кольцо.

– Помнишь тот вечер, когда мы ездили на гору? – вдруг спрашивает он.

– Да, – отвечаю я.

– Хотел бы я, чтобы все дни были такими, – говорит он и откручивает крышку с новой бутылки.

Я смотрю на него, а он говорит:

– Какая же ты хорошая, Эдди, – протягивает руку и щелкает пальцем по моей светлой косе. – С тобой так легко говорить, Эдди.

Я пытаюсь улыбнуться.

– А можно спросить, – он прижимает бутылку ко влажному лбу, – видя тебя, такую красивую, с косичками, как у куклы, люди знают, что у тебя внутри, догадываются, что ты скрываешь?

Откуда он знает, что я что-то скрываю? И что я скрываю?

– Эдди, тебе можно доверять? – спрашивает он.

Я отвечаю, что можно. Разве кто-то может ответить «нет» на этот вопрос?

Я жду, что он что-то скажет. Но он просто смотрит на меня глазами, полными грусти.

Я ничего не понимаю. Наверное, Уилл очень пьян или… Или не знаю что.

Мне вдруг становится невыносимо тяжело, и хочется просто послушать музыку, побегать по трибунам, или ощутить в своей ладони крошечную стопу Тейси, невесомую, как перышко; чувствовать, что она рассчитывает на меня, и знать, что удержать ее так легко.

– Прости, что испортил тебе день, – говорит он.

Я стою на заднем дворе, облокотясь на крышу детского домика, который оккупировала Кейтлин с толстым мелком в пухлой ручонке. Я еще не до конца пришла в себя после разговора с сержантом Уиллом и выкуриваю подряд три сигареты, взятые у тренерши. Я думаю о том, что происходит там, внутри.

Проходит почти час; они не выходят; Кейтлин засыпает в своем домике, посасывая мягкий уголок стола из вспененной резины.

Босиком, со стянутыми в хвостик волосами, Колетт выбегает на лужайку. Кажется, она сейчас бросится меня обнимать, но обниматься она не любит, поэтому просто обхватывает меня рукой и сжимает плечо, как и положено тренеру.

– Спасибо, Эдди, – запыхавшись, произносит она. – Спасибо тебе, ладно?

На ее разрумянившемся лице широкая улыбка.

Как будто я совершила для нее что-то невероятное, чем-то очень ее порадовала – прыгнула в шпагат или сделала открытый пайк на чемпионате штата.

На секунду касаюсь ее твердой спины и чувствую, что она вздрагивает, как у птички.

Касаться ее – это словно прикасаться к прекрасному.

«Сегодня вечеринка», – вспыхивает экран. Эсэмэска от Бет.

«Сегодня матч, – отвечаю я. – Выездная игра».

«После, – пишет она. – Комфорт Инн, Хабер-роуд».

«Не-а».

«Да-а».

У меня по спине бегут мурашки. «Комфорт Инн». Старшие ребята рассказывали, что раньше он назывался «Девица Мэриан», и что галерея второго этажа была так низко, что казалось, будто шлюхи – настоящие, как в кино, только с кожей похуже – могут спрыгнуть с нее прямо на тротуар. Школьные автобусы проезжали мимо отеля только в случае крайней необходимости. Но в центр города – на ту же экскурсию в музей – иначе было не попасть, и учителя всегда жутко смущались, когда приходилось проезжать мимо «Девицы Мэриан», где все девицы стояли в ряд как на параде.

Когда «Девицу» переоборудовали в «Комфорт Инн», галерею снесли, и проституток там теперь не видно, но ни у кого не возникает сомнений, что там до сих пор творятся темные делишки.

Какие же темные делишки планирует Бет? Хочется ответить «нет» и хочется сказать «да». «Да» – чтобы присматривать за ней, а еще потому, что это же вечеринка в «Комфорт Инн» на Хабер-Роуд.

И я говорю «да».

– И кто устраивает вечеринку? – интересуется Рири, засовывая руку под блузку и приподнимая сначала правую, потом левую грудь так, чтобы между ними образовалась ложбинка. – Твой дилер, что ли?

– Мой дилер может целиком купить себе Хабер-Роуд, если захочет, – отвечает Бет. Вообще-то, дилера у нее нет, но есть один парень из Хилл-креста, который лет десять назад окончил нашу школу и теперь продает ей аддералл. Бет иногда делится со мной. Аддералл – кислородный взрыв в голове, сносящий все на своем пути и оставляющий лишь невыразимую радость, дрожащую в груди, как драже «тик-так» в коробке! Как быстро она улетучивается, забирая с собой все эмоции, но не мою жалкую жизнь.

– Так кто устраивает вечеринку? – спрашиваю я.

Она усмехается.

Поначалу я не поверила ей, но теперь вижу всех своими глазами. Их пятеро или шестеро, и все они из Нацгвардии.

Люди Уилла.

Они в гражданском, но стрижки и гладко выбритые лица выдают их с головой. И стоят они как на плацу – ноги врозь, грудь выпячена. Один даже сложил руки за спиной, как по команде «вольно». Так ему очень неудобно держать пиво.

Я узнаю рыжий «ежик» рядового первого класса, что каждый день провожает сержанта Уилла до машины, и другого – с огромными ручищами и кривыми ногами.

Никто не сидит на продавленных кроватях с бугристыми покрывалами, все сгрудились вокруг длинного комода, на котором устроен импровизированный бар, свет приглушен, обстановка почти умиротворяющая.

Обычное, ничем не примечательное место для маленькой вечеринки. Две смежные комнаты, тихо играет радио. Кто-то из рядовых тянется вверх и рассеянно подкручивает лампочку, от чего по стенам разбегаются лучи света, как от дискотечного зеркального шара. Как от волшебного ночника в комнате Кейтлин.

А потом из ванной появляется капрал Прайн, сжимая в пальцах горлышко пивной бутылки.

Рири смотрит на меня, трясет головой и шепчет: «О, нет».

Все солдаты в отутюженных на совесть рубашках-поло, и только Прайн в обычной футболке, на которой изображены черепа и кости. Из одного черепа торчит огромный нож, а грудь пересекает надпись: «Любовь убивает».

Кивая своей огромной головой-ластиком, Прайн приближается к нам.

Бет скидывает спортивную куртку и остается в роскошном золотом топе; она подходит к нему, улыбаясь краешком рта, что в случае с Бет означает одно: новые неприятности.

Рири начинает пританцовывать, виляя бедрами, хватает меня за руку, и, глядя на то, как свободно она ведет себя в мужской компании, я понемногу успокаиваюсь. И вот мы уже танцуем, крутим попами, Рири изображает робота.

Специально для нас смешивают ром с диет-колой; слабоалкогольные коктейли льются рекой. Рядовые ведут себя по-джентльменски и предлагают сыграть в «пиводуй»[32]. Мне не удается уловить суть игры, кроме того, что всем участникам приходится по очереди склоняться над столом и дуть на игральные карты, а потом снова и снова выпивать.