Вскоре мне уже на все плевать – на пятна на покрывале и потолке, раковину, что грозит обрушиться, когда на нее облокачиваешься, стараясь удержаться на ногах; на засаленный ковролин под ногами. Мы с Рири сбрасываем туфли, залезаем на кровать и танцуем там, стукаясь попами. Гвардейцы одобрительно вопят. Но мне плевать.

Мне плевать: ром, лимонад с водкой и рюмка текилы ударяют в голову и, словно волшебное зелье, преображают все вокруг.

Заплеванный жвачкой школьный мир со всеми его шкафчиками, истертым линолеумом и беспросветной тоской растворяется; остается лишь тепло; все кажется таким прекрасным, что дух захватывает.

– Пусть тренер приедет, – бормочет Рири, – Скажи, что мы с гвардейцами.

Она возится с моим телефоном, пытаясь набрать текст сообщения.

Ничего плохого не случится, все в порядке, ведь вокруг люди Уилла. Один из них берет нас за головы и подталкивает друг к другу. Он хочет, чтобы мы поцеловались.

– Всегда готов, – говорит он, – всегда рядом.

– Раньше мы никогда не были подругами, – говорит Рири, обнимая меня и притягивая ближе. – До этого года. Ты всегда была подружкой Бет. Она не желала тобой делиться. Я даже тебя боялась. Вас обеих.

Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами, как будто сама себе удивляется.

Мне хорошо знакомо это ощущение, как будто что-то горячее разливается внутри. Такое частенько бывает на вечеринках, или когда сидишь у костра на краю обрыва, наливая пиво из бочонка в пластиковые стаканчики. Любой парень начинает казаться самым красивым на свете. Но сейчас даже лучше – ведь я в «Комфорт Инн» на Хабер-Роуд, а эти парни – взрослые, они ребята Уилла и как будто светятся его отраженным светом.

И кто я такая, чтобы не дать себя обнять твердой мускулистой руке? Мы с этими парнями – как Колетт и Уилл. Как будто она – это я.

Уже поздно, а Бет нигде не видать.

Я уверена, что она с Прайном, но рядовой Тиббс – милый, веснушчатый парень, – отводит меня в смежную комнату, где Прайн, вырубившись, лежит на кровати. Бет рядом нет.

Джинсы Прайна спущены до щиколоток, трусы наполовину сползли – все хозяйство наружу. Даже сейчас, когда он один в комнате и спит, он выглядит устрашающе. Возможно, дело в запахе – густом и неприятном.

Мы с рядовым обходим все коридоры и лестничные площадки. Он рассказывает о сестре, которая учится в колледже штата; о том, как переживает за нее, когда слышит рассказы о пьяных танцах в мужских общежитиях и девчонках, возвращающихся домой под утро.

Мы разыскиваем Бет не меньше часа, а может, больше, и мне удается сохранять спокойствие лишь потому, что, блуждая под длинными гудящими флуоресцентными лампами, я усиленно концентрируюсь на том, чтобы не пропустить ни одного обработанного освежителем закоулка.

Но все ярко освещенные коридоры похожи друг на друга; все они залиты желтым светом и пусты.

Когда мы наконец находим ее спящей в моей машине, я уже почти трезва от свежего ночного воздуха. Лицо Бет расслаблено и напоминает личико спящего ребенка, но туфель на ней нет, юбка задрана, и, насколько я могу судить, отсутствует нижнее белье.

Она вздрагивает, просыпается и начинает рассказывать ужасные вещи.

О том, как Прайн завел ее в смежную комнату, сорвал с нее трусы и спустил свои джинсы. Она все еще пьяна, и с ее губ срываются страшные подробности.

Он засовывал туда руки … схватил меня за плечи и толкнул вниз… моя челюсть… было больно…

Таким рассказам всегда нужно верить. Нам это постоянно твердили на занятиях по охране здоровья: женщина из Центра планирования семьи, студентка с сережкой в носу из фонда «Girls Inc.[33]» – все они говорили одно и то же. Женщины никогда не лгут, когда речь заходит о таких серьезных вещах. В их словах нельзя сомневаться. Никогда. Им всегда нужно верить.

Но Бет не такая, как те девчонки, которых они имели в виду. У Бет и этих других девчонок вообще нет ничего общего. Бет – стихийное бедствие; разгадать ее невозможно.

Как можно разгадать человека, который знает о тебе больше, чем ты сам? А в этом Бет любому даст сто очков вперед.

– Надо кому-нибудь сообщить, – говорит рядовой. Он не вмешивается в мои попытки оказать помощь, держится подальше от Бет, распластавшейся на сиденье, от ее голой лодыжки, запутавшейся в ремне безопасности, от ее босых ног с прилипшими к подошвам мелкими камушками.

Я пытаюсь освободить ее, но тут ее левая нога заваливается в сторону, и мы оба видим на внутренней стороне бедра воспаленную багровую отметину – отпечаток большого пальца. И точно такой же на другой ноге.

– Позвоню-ка я сержанту, – сдавленно произносит Тиббс.

Внезапно Бет вздрагивает, случайно бьет меня локтем, ее пылающий взгляд, ясный и сфокусированный, вонзается в беднягу рядового.

– Да, звони, – выплевывает она. – Валяй! Это на его совести. Я ему уже пять раз звонила. Несколько часов пыталась дозвониться! Это на его совести.

Но зачем Бет звонила Уиллу?

Я оглядываюсь на Тиббса и качаю головой. Пытаюсь взглядом передать ему, что она пьяна и не соображает, что несет.

Бет – патологическая лгунья. И сейчас тоже лжет. Единственное, что связывает ее с Уиллом – провальная попытка его соблазнить. Сейчас она просто пошла в разнос и пытается всех за собой утащить.

– Все нормально, – говорю я. – Я с ней побуду. Можешь идти.

Рядовой Тиббс отступает назад и поднимает руки.

На его лице несказанное облегчение.

– Нельзя ее привозить сюда, Эдди, – говорит тренерша. Я слушаю, зажав телефон у плеча. – Отвези ее домой. К себе домой.

Бет сжалась на переднем сиденье моей машины, подтянув колени к груди; глаза почти закрыты, но я замечаю, как они поблескивают из-под полуприкрытых век, и это меня настораживает.

– Не могу, – шепчу я. Рукав куртки цепляется за руль; протрезвей же, протрезвей! – Она несет всякое. Об этом парне, Прайне.

Взгляд падает на сумку Бет. Та валяется на полу, молния расстегнута наполовину.

Тут-то я и замечаю ее неоново-лимонные трусики.

Они у нее в сумке, аккуратно сложенные, как носовой платочек.

«После нападения женщины часто ведут себя неадекватно», – говорится в информационных брошюрах. Да, но…

– Прайне? – в голосе тренерши вдруг слышится злоба. – О капрале Прайне? Что ты имеешь в виду?

Сбивчиво, путаясь в словах, рассказываю о вечеринке; в голове вата, я плохо соображаю. Можно мы просто приедем, пожалуйста, можно?

Я не говорю ей о том, что мы уже едем в сторону Фэйхерста, к ее дому.