Я заметил, какое чувство у нее вызывал, и получил от этого своего первого светского урока впечатление, которое еще полностью не стерлось. Я родился диким, но не беспардонным и обладал скромностью, свойственной моему возрасту, но не был стеснительным. Когда я догадался, что смешон из-за своих достоинств, моя дикость превратилась в непреодолимую застенчивость. Я уже не мог произнести ни слова: я чувствовал, что мне надо что-то скрывать, и это что-то было достоинство; я решил сам спрятаться, чтобы не искушать мою невинность (…). Наконец мы въехали в Париж. Я обнаружил на всех лицах насмешливое выражение: как перигорскому дворянину[91] мне казалось, что на меня смотрят, чтобы надо мной насмехаться.

Мадам Роза привезла меня в гостиницу на улицу Мэл и поспешила отделаться от такого дурака. Лишь только я вылез из кареты, она сказала портье: „Дайте комнату этому господину.

К вашим услугам“, — добавила она, делая мне реверанс. За всю свою жизнь я больше никогда не встречал мадам Розу. Она все же сжалилась над простаком и сказала, что передаст моему брату, чей адрес в Ренне у нее был, что я прибыл в Париж».

При Людовике XVI мода продолжает меняться. В Париже одна «литературная» дама вела образ жизни, обычно благоприятствующий увлечению модой; она вставала лишь к вечеру и ложилась спать с наступлением зари. Как писал Мерсье, ее называли «лампой». И далее, про Розу Бертен — «министра моды»: «Когда какое-нибудь мнение вызывалось модой, ничто не могло его искоренить, кроме нового приступа этого безумия. Авторитет, мудрость были бессильны против всеобщего безрассудства. Глупцами были служители культа моды, они следовали ей, а ее игры считали основными законами». Вместе с Фонтенелем он пришел к заключению, что не существует спасения, кроме «моды быть незаинтересованным, — но она никогда не настанет». Попав в крепкие объятия моды, некоторые женщины становились неисправимыми покупательницами и необузданными потребительницами.

Потребляли — даже себе во вред. В 1782 году продавцы стали посыпать толченым белым стеклом банты, шляпы, веера, газ и одежду, чтобы они лучше блестели. Запрет на эту вредную для здоровья торговлю был принят специальным постановлением полиции[92].

Потребляли — до изнеможения! Так, миледи Маунтстюарт, приехавшая в Париж для поправки здоровья, падает от усталости после визита в «Великий Могол».

«Она провела три часа на ногах, заказав по меньшей мере пятьдесят предметов для себя и своих дочерей. Поскольку она очень плохо говорила по-французски, она была вынуждена выучить для этого случая почти все слова для обозначения всевозможных поправок и расцветок, которые ей были нужны. Ничто от нее не ускользнуло; она по тридцать раз возвращалась к большинству предметов с точностью, которая вызвала мое крайнее удивление, она ничего не забыла, по всем пунктам отдавала распоряжения с крайней ясностью и с точностью, достойной генерала. Она так измучилась, сама даже этого не заметив, что, вернувшись туда, где жила, почувствовала себя плохо и упала в обморок»[93].

Мода времен Марии Антуанетты, 1780-е годы

Потребляли — измучив себя почти до смерти, как в случае супруги Пьера Кауэ де Вильера, государственного казначея королевского дома. Именно ее история в некотором роде была повторена мадам де ла Мотт в деле о колье[94]. Мадам Кауэ была заключена в тюрьму в 1777 году за подделку почерка королевы, в частности в заказах на безделушки, такого безупречного качества, что даже модистка была обманута. Королева была уведомлена об этом деле, и оно могло закончиться не тюремным заключением, а ограничиться всего лишь внушением виновной.

Но когда она продолжила злоупотреблять подделкой почерка Марии Антуанетты, ее и в самом деле отправили в Бастилию, откуда из-за ухудшающегося здоровья она была переведена в женскую общину Св. Фомы, где вскоре умерла. «Эта Бастилия, — часто повторяла она, — меня убила».

Но не будем забывать, что главная цель моды — соблазнять. Торговцы модными товарами — вот враги женатого мужчины.

Мерсье намекнул лукаво: «Все эти платья, украшения, ленты, воздушные ткани, чепчики, перья, блонды, шляпки приводят к тому, что пятнадцать тысяч девушек, достигших брачного возраста, не выйдут замуж. Всякий мужчина боится торговки модными изделиями, и перспектива жениться его пугает. Как только холостяк видит эти прически, щегольство, которому поклоняются женщины, он впадает в глубокое раздумье, прикидывает и решает так и остаться холостяком». Граф д’Аранда, посол Испании, едва приехав в Париж, категорически запретил своей молодой семнадцатилетней супруге посещать «Великой Могол», а при дворе, если верить мадам Кампен, «происходили неприятные семейные сцены, многие супружеские пары охладели друг к другу или поссорились…».

Мода времен Марии Антуанетты, 1780-е годы

Еще более забавный случай: в 1768 году соблазнительные модные предметы от Розы Бертен были запрещены в военном лагере маршала де Бройля. «Число прекрасных дам, проводящих там свои молодые годы, бесконечно. Маленькая г-жа де Мазарини лицедействует там, разряженная до ушей, но маршал причинил ей большое огорчение. Она накупила за большие деньги у мадемуазель Бертен самых элегантных „польских платьев“; маршал же их запретил. Как говорят, он нашел, что у него в армии это неподходящее военное одеяние. Я вовсе не шучу, но поскольку известно, что ничего не происходит без достаточных оснований, все решили, что это все для того, чтобы удалить дамское войско, которое ему весьма надоело»[95].

Женщины же придерживаются совершенно другой точки зрения. Они были зависимы от мадемуазель Бертен. Одна из светских львиц того времени, знаменитая г-жа Крюденер, радовалась собственной скромности: «В окружении роскоши и пустых удовольствий, которые меня ошеломили в Копенгагене, я оставалась простой, естественной и всегда готовой быть ближе к природе!» Вот так, влюбленная в простоту, она и покинула Копенгаген по причинам экономии. Немного времени спустя, живя в Париже, она потратила 20 000 ливров в «Великом Моголе»[96].