Можно предположить, что это был приступ сердечно-сосудистой недостаточности. Он продолжает: «В спальне на первом этаже, направо от лестницы, освещенной окном в сад, мы нашли мертвое тело девицы Бертен, лежащей в своей постели». Роза Бертен умерла в красивой комнате с «занавесками с бело-голубым цветочным рисунком», «оживленной креслами, обитыми желто-белым шелком, и глубоким креслом, обитым серым шелком», на кровати «из красного дерева». Часы «работы Корналона» для нее навсегда остановились, и лежащий рядом «портфель из красного сафьяна» напоминал о том, что еще вчера была жива женщина, ставшая величайшей фигурой в истории моды.

Затем юрист опечатал серой лентой все двери дома. После смерти мадемуазель Бертен с единодушного согласия наследников «вечная» мадемуазель Вешар, которая все время проживала на улице Ришелье — эти две женщины жили по соседству тридцать пять лет! — была назначена хранительницей печатей на период улаживания дел с наследством. Смерть Розы Бертен на время оживила хроники, несколько газет посвятили ей заметку-некролог, выражая сожаление по поводу ее смерти.

Так, «Корреспонденция» Мейстера от 30 сентября 1813 года, предназначавшаяся иностранным подписчикам, объявляла о смерти во Франции мадемуазель Бертен, а в «Газете Империи» от 5 октября 1813 года писали «о потере, которую понесло искусство».

Май 1814 года: король Людовик XVIII торжественно въезжал в Париж. Рядом с ним была его племянница, дочь погибшего короля, в шляпке-токе[154] с перьями и в платье с серебряными блестками, которые знатные парижанки, объединившись в своеобразный женский совет, послали ей. (Их тайной целью было заменить ее ток, который они считали слишком английским; он был на ней в Компьене и произвел тяжелое впечатление на женщин, пришедших выразить ей свое почтение.) После возвращения во Францию герцогиня Ангулемская вознамерилась как можно скорее уладить вопросы костюма и этикета. По словам графини де Буань, это стремление вылилось в серьезнейшую проблему, почти «идею фикс».

Сразу по окончании первых приемов она решила вернуться к панье, как в былые времена в Версале. Сторонникам монархии в этот период приходилось заново отвоевывать утраченные позиции, и столь серьезная забота в подобный момент о длине бород и высоте мантилий удивляла. Нужен был главный исполнитель, чтобы изготовить этот новый придворный наряд. Возможно, поэтому Людовик XVIII и королевская семья потребовали разузнать о мадемуазель Бертен, а узнав, что она умерла уже полгода тому назад, «публично высказали свое сожаление». Герцогиня немедленно отказалась возвращать панье для придворных дам, потому что «восстание было всеобщим», и обратилась к Луи Ипполиту Леруа.

Но это уже совсем другая история.

Выражаю дружескую признательность Пьедад де Сильвьера — за помощь в работе над книгой, поддержку и советы, и Мишель Лорен, открывшую мне свои личные архивы.